– Если тебя еще папенька работать отпустит, – резонно отмечает Клара, на что Мария только пожимает худенькими плечами:
– Отпустит. Сниму квартирку, и тогда…
– А я пойду учиться в художественную академию, – перебивает Клара. – Если возьмут.
– Возьмут, – горячо и явно не в первый раз заверяет ее Марыся. – Только увидят твои рисунки и тут же возьмут.
– Я решила, что на экзамен переоденусь мужчиной. – Клара смотрит мне прямо в глаза, ожидая реакции. – Подстригусь даже. Чтобы смотрели на рисунки, а не на… платье.
Я долго не могу найти слов. Да, теперь девушки могут учиться, если удастся поступить. Но ведь на художественном экзамене мужчины станут оценивать способности кандидаток, и они могут просто признать недостойной, невзирая на талант. Это, должно быть, унизительно.
– Ты обязательно справишься, – отвечаю я и верю собственным словам.
– Тихо сидим. – Мария делает широкий жест ополовиненной бутылкой. – Хочу танцев! Как в клубе!
Мы хохочем, будто это ужасно смешно. Но ведь смешно же? После короткого спора соглашаюсь похлопать им, чтобы задать ритм. Взявшись за плечи и наступая друг другу на ноги, они делают несколько кругов по тесной комнатке и падают на кровать. Я задыхаюсь от смеха. Лицо пылает, будто я приняла очень горячую ванну. Но, черт возьми, почему так легко и весело?
Теперь мне жутко оттого, что я не могу перестать смеяться. Остановись, Магда! Что, если кто‑то из наставниц войдет? Что она увидит? Танцы, вино и веселье там, где должны плакать и молиться. Что она подумает?
Юлия, Дана… Эти утраты, они как глубокие трещины в земле на моем пути. Если зажмуриться, вздохнуть глубоко, можно перепрыгнуть и идти дальше. Если верить книгам, я должна быть безутешной. Чахнуть от горя, не поднимаясь с постели. Питаться пылью из воздуха. Почему же эти переживания даются мне так постыдно легко? Даже потеря Каси, которую я до сих пор ощущаю грузом на своей душе.
Неужели я очерствела? Надеюсь, что нет. Все потому, что за спиной у меня бездонная пропасть, которую я едва перелетела, изломавшись о каменный край. Пропасть смерти моего отца и потери доверия к матери.
За потоком полухмельных мыслей я успокоилась и не заметила, что Мария говорит, говорит о чем‑то своем, совсем невеселом. Как начинают вздрагивать ее острые плечи:
– Я, может быть, дура, но мне теперь и проще, и в сто раз хуже! Я так боюсь умереть следом! Почему все не может остаться как сейчас? Без занятий, без этих вечных намеков, без издевок ее… Просто жить! Быть с вами, говорить открыто, пить вино и плеваться оттого, что оно кислое, а мы хотели провести время как в клубе! Я так хочу быть честной, но никогда не смогу!
И тут мне становится пронзительно ясно, что их счастье продлится совсем недолго. Всего пара месяцев, и они разъедутся в разные стороны. И, может статься, больше никогда не увидят друг друга. Конечно, они обменяются адресами или даже номерами домашних телефонов. Они будут писать друг другу письма, мечтать о том, как снова встретятся, и звонить изредка, когда будут уверены, что никто другой не подслушает со стороны. У обеих большие семьи, не спрятаться. Здесь, даже рядом с Даной, они были скрыты от мира. Теперь все это кончится.
Мы сидим на кроватях. Я – на стороне Клары, а девочки напротив. Мария положила ноги на колени Клары, а голову ей на плечо. Коротко остриженные волосы, привыкшие к косам, то и дело спадают Марии на глаза, и она раз за разом заправляет их за ухо, чертыхается и шмыгает носом. Клара прикрыла синие глаза и печально склонила голову, отчего стала очень похожей на статую Мадонны в костеле.
Сейчас они кажутся неразделимым целым: их пшеничные головы, их белые лица, стиснутые пальцы и одинаково винные губы. Как долго еще они смогут наслаждаться тем, что сидят вот так и не боятся, что кто‑то станет смеяться над их необычной связью? Но я никогда не смеялась. Даже немного завидовала, что их судьба уже нашла их, а моя где‑то за горами. Охотится на тигров.
– Я пойду. – Мне хочется убраться подальше, чтобы только не думать о чужом будущем, полном разочарований. – Поздно и… в голове шумит.
– Неженка, – бурчит Мария. – Но ты же придешь еще?
– А есть повод?