– Я как лучше хотел, в первую очередь для тебя… чтоб тебе… – бормочет, переминаясь с ноги на ногу, Володя.
– Сядь, хренов делец! По экономике и поведению тебе кол!
Эта замоскворецкая Маргарет Тэтчер с аккуратно собранным пучком каштановых, почти без проседи, волос и детскими ладошками непреклонна. Решение обжалованию не подлежит: фамильное гнездо и комнату на «Павелецкой» продавать. Старший Юра окончательно отбился от рук, пахнет псиной, взгляд блуждает. Назрела необходимость опеки, а кроме нее некому. Когда произошла в нем утрата ориентиров? В подростковом возрасте? В годы студенчества? По их с отцом вине, из-за бесконечной занятости? Или унаследовал все худшее по линиям обоих родов? Тогда страшновато. Если копнуть, там и сумасшествия, и суициды. Хотя в уме ему не откажешь, МИИТ с красным дипломом, дослужился до кандидата технических наук, до старшего научного сотрудника. Но не вынес глобального развала, сломался. Бывшая его – лахудра, пустоцвет без внутреннего стержня – сбежала девять лет назад. Продала половину Юриной квартиры приезжему проходимцу из Ставрополя, сфабриковав документы. Осталась Юре комната с чужаком через стену, водящим непристойных баб. Полковник-то, кроме центрального плацдарма, успел выхлопотать квартиры всем сыновьям. По двухкомнатной старшему и среднему в стабильное время, однокомнатную Алеше накануне августовского путча. Вечная полковнику память. Пусть будет покоен, крест с их старшим Юрием Майя Георгиевна понесет без ропота, не согнется.
С банковской идеей среднего Владимира все ясно. Жаден был от рождения, в сосок вгрызался, будто во рту не десны, а клещи. С годами, единственный из сыновей, приумножил метры через жену. Живут в четырехкомнатной на улице Вавилова, оба ненасытные, алчные. Вот Алексей, помнится, брал грудь нежно, крохотными пальчиками чуть касался светящихся сквозь кожу прожилок, сосал – как целовал. Ей в глаза во время кормлений всматривался с пониманием, с благодарностью. Лечил, исполнял тайную миссию. На генетическом уровне сознавал, что родился хоть внеплановым, но незаменимым. Стены роддома Первой градской огласил тихим писком (с первых минут был деликатен!) 9 мая. Но разве Майя Георгиевна когда-нибудь демонстрировала свое родительское предпочтение? Муж – да. До последнего вздоха чтил ее исцеление через Алешу. За полгода до смерти, сам мучимый неизлечимой болезнью, полностью переписал на нее с Алешей квартиру на Ленинском; торопился до бездарной женитьбы младшего своего любимца.
Ее мужа перевели в Генштаб, присвоив полковника, только в середине 70-х. А в августе 63-го его, майора Третьего управления, срочно откомандировали на советско-китайскую границу в связи с обострившейся ситуацией. В школу сыновей снаряжала одна. Юрку в третий класс, Володьку в первый. А тут случайная беременность, результат мужниной страсти перед разлукой. Оказалось – провидение. За месяц до прощальной, полной жгучих ласк и безумных шептаний августовской ночи снимок у маммолога показал нехорошую опухоль в правой груди. Мужу не сказала. Незачем ему перед командировкой. Оперироваться решила в его отсутствие. Но врачи, подтвердив факт беременности, хором запели: роды – шанс к выздоровлению. Пришлось отказаться от аборта. Через год после родов и кормлений грудью от опухоли не осталось следа. Спас ее Алеша.
Рос золотым мальчиком. В детсаду шелковый, в школе – учительская гордость. Сколько еще благих дел, спасибо ему такому, она успела сделать на посту в ВЦСПС для родины и соотечественников! Пока не пришли новоявленные демократические иуды, расхитители госсобственности. Женился Алеша в двадцать девять, за месяц до отцовской смерти, под сухо сжатые отцовы губы. С лярвой-женой промучился шесть лет – ради дочки Лизоньки. Развелся четыре года назад (отец предвидел все-е!), уходя, оставил жене с Лизонькой свою однокомнатную. И Майя Георгиевна приняла решение младшего. Более того, самолично настояла оформить квартиру на единственную внучку. Бывшая его – безусловная проститутка-лимитчица, но не виновная ни в чем Лизонька красотой и нежностью в Алешу; будет ей наследство.
Кто же лучше матери мог залечить его душевные раны, когда он, потерянный, опустошенный, вернулся после развода в 98-м к ней на Ленинский? Она отдала ему долг по спасению. Стерла в порошок его депрессию. Жили душа в душу, по строго установленному расписанию. А год назад возникла Люся, черт бы ее подрал, сотрудница с работы. На три года старше, разведена, сын шестнадцати лет и старуха мать в смежной квартирке на «Пражской». Люся существовала и раньше, в другом отделе. И осталась бы невостребованной, если бы не совместные турпоходы от их работы, не коллективные сплавы на байдарках с непристойными ночевками в палатках. Не отследил драгоценный доверчивый мальчик, как Люся его охмурила. Стал задерживаться, приходить с работы домой отрешенным, порой вовсе не ночевать и однажды в пятничный вечер с порога вымолвил с придыханием, с увлажнившимися глазами: «Это моя судьба». На вопрос, не завуалированная ли Люся проститутка, обиделся. Пришлось искать пути примирения, поберечь его нежное сердце.
Люся перебралась к ним на Ленинский. Не Алексею же отправляться на «Пражскую». Конечно, эта женщина ему не чета: речь кишит междометиями, готовит грубую пищу, с картошки счищает шкуру толщиной в палец; но не станет Майя Георгиевна ложиться между ними костьми. Не из тех она матерей. Младший ее сын распущенным кобелем не был и заслужил вторую попытку интимной жизни. Пусть по своему недальновидному выбору, вызывающему в ней как в матери массу внутренних негодований. Но придется выдержать и это, совместить несовместимое. Разменять фамильное гнездо. Ибо под одной крышей с Люсей жизни нет, а старшего Юру окончательно одолела алкогольная зависимость. И пока Майя Георгиевна пребывает в здравом уме и физических силах, взвалит Юру на себя, а Алешу обеспечит двухкомнатной квартирой. Покуда он, слишком порядочный, не зарегистрировал с Люсей брак. Оформит покупку исключительно на него и будет держать документ у себя до гробовой доски. Или до его прозрения (шоры непременно спадут с его глаз), до появления по-настоящему достойной его женщины. Почивший полковник продажу Ленинского поймет и простит. Хотя не верит Майя Георгиевна в загробную жизнь. Среднему Владимиру, так и быть, отщипнуть долю от вырученной с продажи обеих площадей суммы. Только непременно взять с него расписку, чтоб заткнулся, не трепал Лешу судами после ее смерти. Всё, точка. Ее ладошки ложатся на инкрустацию стола бескомпромиссными печатями.
Осоловевший Сева поднимается из-за стола, облизывая пересохшие губы. Ноги затекли, спина взмокла. Цель ясна и запротоколирована. Найти покупателя на их четырехкомнатную, подобрать в пределах Юго-Западного округа две небольшие свободные двушки, одновременно продать комнату Юрия на «Павелецкой», потому как без вырученных за комнату денег Володя лишается заветного куша, да и на покупку двухкомнатных может понадобиться кое-какая доплата. С озвученными Севой агентскими комиссионными, поколебавшись, семья согласна. Майя Георгиевна верит, что агентство, рекомендованное бывшей профсоюзной соратницей, окажется на высоте. Та месяц назад удачно разъехалась с семьей дочери и понеслась в Елоховскую заказывать благодарственный молебен риелторам, о чем проболталась в телефонном разговоре. С церковной червоточиной была со времен работы в ВЦСПС, дура.
Остается подписать агентский договор на оказание услуг – но это завтра, в субботу. К 12:00 Майя Георгиевна вновь соберет у себя сыновей, с паспортами и ксерокопиями нужных бумаг. Сева подъедет с бланками агентства. На будущей неделе квартира и комната выставятся на продажу. «А сейчас – пива! – сглатывает тягучую слюну Сева. – В ближайшем супермаркете – пива!»
Небольшое наше агентство расположено на Таганской улице, в десяти минутах ходьбы от метро «Марксистская». Подобных риелторских компаний в Москве начала 2000-х много. Монстры в лице «Миэля» и «Инкома» не успели пожрать мелких собратьев, а только планируют. Мы – счастливые люди, не пуганы законами о реновации и оптимизации. У нас уютный офис в полуподвале старого кирпичного дома, коллектив из четырнадцати человек, включая молодого гендиректора, средних лет юриста Татьяну Витальевну и секретаршу на телефоне Галочку без возраста.
Я устроилась сюда за три месяца до описываемых событий, расширять штат. За плечами, понятное дело, опыт расселения московских коммуналок времен 90-х. (О тех бурных временах добавлю лишь одно: то были истинные лабиринты Минотавра с мелькавшими то и дело в руках покупателей и продавцов пачками наличных долларов. Те времена не имеют ничего общего с банковским ипотечным примитивизмом сегодняшнего дня. Ну а начало двухтысячных, о которых речь в этой главе, – момент переходный и по-своему не лишенный своеобразия.)
Первой на собеседование в августе пришла тридцатилетняя Кира. Миловидная, спокойная, чуть сутуловатая из-за высокого роста, с короткой стрижкой густых темных волос и карими воловьими глазами. Негромко огласила список проведенных ею сделок. Со знанием дела ответила на вопросы. Понравилась и была принята. Спустя месяц Кира привела Севу. Почву готовила заранее: рассказами о его недюжинном риелторском таланте и редком даре убеждения клиентов.
В беседе со мной Сева напорист, от многословья в углах рта пузырится пена, редкой белобрысостью и бледно-голубыми глазами напоминает эстонца или северного немца. Еще поверх одеколона от него веет пивом. Пивной душок не спутаешь ни с чем. Крепнет подозрение, что его турнули с предыдущего места работы, в чем ни он, ни Кира, естественно, не признаются. Пока Сева отлучается в туалет, в переговорную заглядывает Кира и шепчет мне скороговоркой: «У него черная полоса, недавно развелся, по дочке-первокласснице тоскует, сейчас в стрессе, вообще очень-очень хороший, давайте поможем человеку». Подслушивает под дверью. Любит, значит. И я мысленно начинаю себя убеждать: «Не все же риелторы обязаны очаровывать с первого взгляда, в нашем деле важнее хорошо подвешенный язык, определенная доля наглости, замешанная на опыте, Сева наверняка принесет компании неплохую прибыль…» И т. д. и т. п., и сто раз да, мной руководит несовместимая с законами бизнеса симпатия к Кире.
Спустя месяц тайное становится явным. У Севы пивная зависимость, распространяющаяся на рабочие часы (по банке
(Забегу вперед. Весной мы с Севой расстанемся. Выторговавший себе шикарные проценты от сделок, неоднократно их получивший, он скрысит у одного из клиентов 50 долларов за бесплатно взятую в ДЭЗе справку. Клиент, не будь полным лохом, быстро прозреет и примчится ко мне качать права. Кира станет клясться, что такая оплошность с Севой впервые. Я буду непреклонна.)
А сейчас, в ноябре, на семейство Аникеевых у нас полтора месяца. Комнату нужно продать до выхода на основную сделку, где и без того по плану три квартиры в цепочке.
Оценить комнату с первой попытки не удается. В субботу, потратив три часа на подписание агентского договора с семейством, взбешенный Сева сопровождает Юрия на «Павелецкую». Державший при матери лицо Юрий с каждой минутой в метро мрачнеет. На пороге квартиры впадает в агрессивное отрицание, но Сева, будучи сам на взводе, решительно гасит выпад. Пока Сева забегает в квартире в туалет (выпитое по дороге пиво в действии), Юрий пулей несется в свою комнату, запирается изнутри и не реагирует ни на какие ухищрения и угрозы Севы – под изумленным взглядом застывшего на пороге кухни соседа. В воскресенье Сева поступает хитрее. Приезжает ранним утром без предупреждения. Его впускает разъяренный продолжительным звонком сосед, опухший от ночного бдения с убитым горем Юрием. В несколько фраз Сева подбирает к соседу ключ, обещая тому лучшую жизнь. Для соседа, пропитанного чесноком и доставляемым родственниками из Ставрополя самогоном, Юрий не иначе как Юрис. Два одиноких мужских сердца объединяет регулярный брудершафт. Но слаб человек; и всякий в душе мечтает о лучшей жизни. Взяв под руку размягченного туманными перспективами соседа, Сева следует с ним к комнате Юрия. Дверь в комнату нараспашку. Юрий спит на спине в просторных, линялого цвета сатиновых трусах, в отсутствие одеяла, со свесившейся к полу ногой синюшного цвета. Перед Севой предстает полуголое помещение со следами умеренного вандализма. «Подъем, Юрис, – трясет его за плечо сосед, – к тебе снова тут этот меняльщик Сева».
Слушая в понедельник в офисе циничный рассказ Севы, представляю, как худосочный Юрис, лежа в замурзанной постели, тушит с похмелья окурки о почерневший паркет. Привычка обходиться без пепельницы – ровесница бегства «лахудры-пустоцвета». Но! Площадь комнаты 20 квадратов, третий этаж добротного кирпичного дома, три минуты от метро «Павелецкая».
Покупатель квартиры Аникеевых (на риелторском языке «верхний») находится быстро и в моей памяти не задерживается. Вносит аванс и растворяется до сделки. Зато приобретатели комнаты на «Павелецкой» до сих пор стоят перед глазами, реальные и осязаемые. Отец и сын из подмосковного Видного. Оба худые, высокие, одеты скромнейшим образом. Семья мечтает оградить субтильного первокурсника (Академия Плеханова взята им без блата) от ежедневных испытаний в электричках и маршрутках. Деньги на комнату собирали ближней и дальней родней.
ebooksa