Отец наверняка прозревает неладное, но кивает, кивает, кивает.
На выходе из метро вижу, как Сева с Лешей только-только подводят Юру к припаркованной рядом с площадью белой «Ниве». Люся, оценив из окна машины джинсы Юрия, почти не удивляется. Деловито выходит, приветствуя меня радушной улыбкой, открывает багажник, достает кусок картона, кладет на сидение за водительским креслом:
– Садись, родственничек, только не заваливайся. Я с ним, Оксана Евгеньевна, а вы с Алешей.
– Ой-ой-ой, почему это Евгеньевна не со мной, – юродствует Юрий, пока Алексей в одиночку пристраивает его вредоносные ноги между сидений. (Сева уже умчался за документами.)
Рассаживаемся, трогаемся. Навалившись всем телом на Люсю, Юра тянет ко мне сзади растопыренные пальцы:
– Что бы такое заманчивое для вас сделать, Евгеньевна?
– Помолчи, умник, – одергивает его Люся, толкая в плечо, – ты уже сделал. Руки убери, с картонки не съезжай.
Выруливая на Садовое кольцо, Алексей отчаянно повторяет мантру:
– Говорил ему перед турникетами: «Терпи, брат», а он: «Я уже́, я уже́, я уже́». Извините, Оксана Евгеньевна, за все. Люсенька, ты как? Терпишь?
– Терплю я, терплю, Лешенька. Ты на дорогу лучше смотри, не отвлекайся. Погода вон какая дурная.
Огромными хлопьями идет снег. Стараниями декабря Москва прекрасна. На несколько мгновений я забываю, куда и зачем мы едем, растворяюсь в белой волшебной кисее Садового кольца…
…И что бы ни случилось с моим городом дальше, как бы ни пытались опошлить его, усердно обвивая арками из тряпичных цветов, упаковывая с ног до головы в нескончаемую плитку, заезжие мэры-хантымансийцы, он всегда останется во мне прежним – дорогим, родным, с детства подарившим целые миры счастья. И все мы: продавцы и покупатели, нотариусы и риелторы, архаичные старожилы и теснящие их конкистадоры – будем вечными подданными его Кривоколенных, Старомонетных, Гранатных, Никитских…
По дороге Юра начинает зверски икать, а Люся признается, что они с Алексеем отпросились с работы всего на три часа. Начальство в отделе у каждого строгое и вредное. «Прекра-асно, – думаю я, – машина в качестве пристанища отменяется, остается предбанник». Мы паркуемся в Калмыковом переулке. На часах без пяти двенадцать. Алексей заметно нервничает. Их с Люсей временной лимит истек.
– Ладно, езжайте, – говорю я, выходя из машины. – Только извлеките его и помогите определить в подъезд, дальше мы с ним сами как-нибудь.
– А вы потом его куда? Его таким к маме нельзя, – прислонив икающего Юру к стене внутри подъезда, волнуется Алексей. – Его лучше на «Павелецкую».
– Шнурки вам, Леша, не погладить? – не выдерживаю я. Хотя понимаю: Леша не от наглости, а от страха и беспомощности перед матерью. – Хорошо, попрошу Севу проводить его на «Павелецкую» после подписания договора. Все, поезжайте, поезжайте.
На выходе из подъезда Люся пытается разрядить атмосферу:
– Мы вам так благодарны за понимание, так благодарны!
За ними с Алексеем громко захлопывается подъездная, на тугой пружине дверь. От хлопка Юра вздрагивает и прекращает икать. Наш с ним молчаливый подъем по крутой лестнице дореволюционного дома на второй этаж с привалами на каждой третьей ступени – восхождение на Джомолунгму.
Тяжело дыша, вваливаемся в предбанник. Предбанник у Елены Викторовны маленький, но фешенебельный. О счастье, он свободен. Судя по приглушенным обрывкам голосов, посетители в процессе подписания бумаг. Пристроить Юру на обитый светло-бежевым плюшем стул не поднимается рука. Попросить сухую картонку, наверняка имеющуюся про запас в багажнике Алексея, я не догадалась. В предбаннике царит яростная жара. Чугунная батарея под окном шпарит кипятком. Меня осеняет недурная мысль. Облокотив Юру в очередной раз о стену, проверяю его на устойчивость.
ebooksa