Бина Исааковна усматривала в моих словах персональное оскорбление и посягательство на основы бытия:
– Да вы что, Оксана, в самом деле?! Как вы можете такое предлагать?!
К концу диалога в дальнем предбаннике я смягчалась:
– Хорошо, попробую поговорить с ним, чтобы не тряс душевую трубу, когда она начинает гудеть от отсутствия напора.
Бина Исааковна гордо разворачивалась и исчезала за своей дверью. За годы проживания в квартире я ни разу не побывала в ее хоромах. О месторасположении спального места узнала от той же Иришки, хотя Иришка появилась в квартире немногим раньше моего мужа. Однако, безупречной волей переплавив Игоря в трезвенника, быстро завоевала доверие Бины Исааковны и была допускаема ею в свои комнаты по нескольким поводам. Иногда с купленными по просьбе старожилки, тщательно отобранными в испытанных магазинах продуктами, иногда – обсудить складывающуюся не лучшим образом (вслед за вторым пришествием Митрофана Кузьмича и появлением у меня несговорчивого мужа) обстановку в квартире.
Вернусь к истокам, то есть в середину 80-х. Первая моя ночь в Савельевском переулке ознаменовалась эпизодом вполне булгаковского свойства. Новое жилое пространство состояло из 18-метровой гостиной со входом из ближнего предбанника и 7-метровой спальни с замурованной в предбанник дверью. Бывшая хозяйка, отвоевав себе вторую комнату в многоступенчатой борьбе с местным ЖЭКом, проявила архитектурную смекалку. Она не только ликвидировала лишнюю дверь в предбанник, но и руками нанятых работяг прорубила между комнатами проем в самом удачном месте, впритык к окнам, благодаря чему от глаз засыпающего человека скрывалась почти вся гостиная. Соответственно, из гостиной нельзя было видеть, что происходит в спальне. Дверь в проеме между комнатами отсутствовала за ненадобностью. В обеих комнатах красовались старательно выбеленные потолки, тщательно сохраненная лепнина и дефицитные заграничные обои: темно-вишневые в мелкий синий цветочек в спальне, однотонные перламутрово-молочные с тиснением в виде бутонов роз в гостиной (опять же заслуга бывшей хозяйки).
Двое измочаленных за день грузчиков успели поздним вечером воткнуть в 7-метровую спальню пожертвованную мне мамой тахту, вставшую аккурат в нишу с замурованной, скрытой обоями дверью. Проводив грузчиков, я кое-как расправила на тахте свежее белье и рухнула в постель с одной счастливой мыслью: «Остальное все завтра, завтра». Нет, если честно, с двумя мыслями: «На новом месте приснись жених невесте». Мебели, кроме тахты, бельевой тумбы и разобранного на детали платяного шкафа, у меня не было. Но радость обладания райским уголком Москвы и двумя свежеотремонтированными комнатами с изумительными арочными окнами затмевала отсутствие иных предметов мебели. За стеной в гостиной на полу нераспакованными оставались коробки с вещами. Около двух часов ночи меня разбудил отчетливый грохот. Как бывает в кромешной ночной тиши, грохот показался сверхъестественным и вызвал душевную панику. В голове полыхнула молния: «взломщики… грабители… вороватые соседи… но как? я же заперла дверь в гостиную изнутри… и никаких звуков взлома…» Короче, случилось ночное обострение первородных страхов. Громыхание несколько раз смолкало и возобновлялось. Оставаться в постели в подобной ситуации было бы верхом малодушия. Я собрала мужество в кулак, беззвучно встав, на цыпочках скользнула в проем – точнее, в неизвестность. Включить свет не отважилась. Из коробки в дальнем углу гостиной на меня сверкнули два мини-прожектора. Там происходило невероятное. Коробка ходила ходуном. «Ты что здесь делаешь?!» – возопила я в адрес непонятно кого. Осоловевшее от моего крика неведомое существо с шумом выкарабкалось из коробки, гигантским прыжком взметнулось на подоконник и тенью просочилось в приоткрытое окно (стоял июнь). Не знаю, кто из нас испугался больше. Выйдя из оторопи, я включила свет. Бо́льшая часть вещей была вышвырнута из коробки на пол, среди немногочисленных предметов на дне лежала разорванная в клочья миниатюрная упаковка травы валерианы. Я расхохоталась ведьминским смехом. Откуда там валериана, которую я не употребляла и уж точно при сборах туда не клала? Позаботилась мама, решив, что понадобится в коммунальной обстановке?
Рьяным любителем валерианы мог оказаться исключительно представитель семейства кошачьих. Восхищение удивительным котом-эквилибристом я высказала утром присутствующим на кухне:
– Просто фантастический многометровый прыжок одновременно в длину и высоту!
– Уж да-а-а… – мгновенно встрепенулась Бина Исааковна, разделывающая мини-топориком гигантскую курицу у своего стола. – живет в соседнем подъезде у Наталии на втором этаже, известная в доме кошатница. Шляется, ворюга, по карнизу, не свалился ни разу, подлец. – Отложив топорик, развернувшись от стола, она добавила с едким прищуром: – наглый, хитрый, как сто китайцев, прыгучий, как обезьяна.
Судя по изобилию эпитетов, предъявляемый коту иск был давним и заслуженным. Что немедленно подтвердилось следующим комментарием.
– Я тридцать пять лет прослужила технологом пищевого производства и доказательно считаю любые холодильники, как ни дезинфицируй их внутренние стенки, рассадниками бактерий. Именно свежему мясу в холодильниках наносится особый урон. А мясо после морозильной камеры – подавно никакое не мясо, пустопорожние волокна. Мне ли этого не знать! Уж не ведаю, – продолжила она отчленять жир от увесистой куриной гузки, – чем там Наталья его кормит, коли он у нее вечно голодный вор…
Если урезать длиннющий монолог, в осенне-зимний период и ранними веснами, в отсутствие сильных морозов, Б. И. вывешивала купленные впрок, тщательно упакованные в бумагу говяжьи рульку или огузок, а то и целиковую курицу, за окно в авоське, чтобы «дышали». Многие годы (не считая легких шалостей ворон) дела обстояли неплохо, до появления в доме беспардонного любителя поживиться на халяву. Ей пришлось пойти на крайние меры: с помощью скотча обклеить свою часть карниза крупнозернистой наждачной бумагой.
Позже я неоднократно наблюдала черного с белой манишкой красавца, вальяжно прогуливающегося по карнизу мимо моих окон в сторону окон Бины Исааковны (похоже, он не переставал питать мясные надежды; наждачная же бумага от смены времен года теряла функции). Посетить меня кот больше не стремился, но всякий раз на несколько мгновений замирал на карнизе у окна моей гостиной. Мы с пристрастием разглядывали друг друга. Каждый, сугубо в своем ракурсе, вспоминал валериановую эпопею. И его длинные упругие усы разъезжались в ехидной ухмылке непойманного ночного триумфатора.
Жизнь мою в Савельевском переулке можно разделить на два условных этапа. Первый правильнее назвать «Гуляйполе», второй – «Странности этой жизни».
Периодом «Гуляйполя», кажется, я не злоупотребляла, но времена были веселые. Вот штришок. Из Нью-Йорка прилетел бывший институтский сокурсник моей подруги, перспективный прикладной математик, оставшийся жить и работать в США с легкой руки комитета комсомола МИФИ (иногда подобные абсурды под названием «обмен опытом» в позднем СССР случались). Прилетел он не один, а с молодым американским сослуживцем Итаном, магистром кафедры математики Нью-Йоркского университета. Приятели остановились в гостинице «Интурист» и, по задумке физматовца, планировали наносить визиты его столичным родственникам и знакомым для лучшего погружения Итана в быт москвичей. Моя подруга – обладательница отдельной наследственной квартиры на Покровке – стояла в списке сокурсника второй после родственников. Она позвонила мне в замешательстве (о чем говорить? чем угощать?) и упросила поддержать компанию. У нее на кухне мы пили привезенную из Штатов бурду, что-то вроде разбавленного содовой бурбона. Закусывали купленными в ближайшем продуктовом консервированными груздями невнятного происхождения, отрекомендованными ею как традиционно русская закуска (готовить подруга не любила). По нашей стране рука об руку с перестройкой шагала антиалкогольная горбачевская кампания. Из позитивных сторон: КГБ чуть ослабил вожжи, дозволяя предателям-беглецам навещать родину. Чем и воспользовался физматовец. С каждым глотком дефицитного спиртного в нашей четверке прибавлялось сплоченного оптимизма, голоса звучали все громче, все энергичней мы размахивали руками в предвкушении демонтажа железного занавеса и открытия мира без границ. Проникшийся ко мне мимолетной страстью под парами выпитого магистр Итан стал активно напрашиваться в гости. На трезвую голову физматовец показал ему ряд достопримечательностей, в частности Лобное место и собор Василия Блаженного. Но Итану недоставало чего-то более камерного, интимного – постижения многоликой российской жизни, что называется, изнутри, не по формуляру физматовца, ибо, полагаю, его заранее вышколенные родственники выдраили свои квартиры до стерильного состояния, вызвав у Итана скуку и изжогу. Приобняв меня за плечи, Итан горячо шептал мне на ухо: «
Не от большого, конечно, нашего с Итаном ума мы пили после бурбона и консервированных груздей пиво, купленное им по дороге в валютном баре. Но лето! Вечерняя июльская Москва! Искрящиеся в наших глазах золотые огоньки Москвы-реки! Перезвон речных трамвайчиков! Ну и пиво. Мы зашли в переулок со стороны набережной, поднялись, придерживая друг друга под локти, по холмистому взгорью, замерли ненадолго у ограды уцелевшей в революционных штормах, переплавленной позже в поликлинику для детей с нервными заболеваниями усадьбы Савеловых. Итан восторженно щелкал на свой
Мы окунулись в прохладный полумрак квартиры, нестройным шагом проследовали мимо пустовавшей тогда комнаты Митрофана Кузьмича; с трудом попав ключом в замочную скважину, я произвела два поворота в замке, запустила Итана в гостиную и щелкнула выключателем со словами: «Да будет свет!» Окна, обои, лепные потолки заискрились радушным гостеприимством. Мебельную недостаточность можно было списать на мое «пристрастие» к японскому минимализму. Не обнаружив ни кресел, ни стульев, Итан озадаченно плюхнулся пятой точкой на пол (кстати, лежал у меня в гостиной желто-зеленый синтетический палас, скрадывающий пустоту), сорвал через голову лямку натершей шею фотокамеры и беззастенчиво кивнул на ширинку: «
Не стану скрупулезно обрисовывать сочащиеся там изморосью стены, вросшую в угол канализационную трубу в струпьях краски, навечно вспотевший чугунный бачок под почерневшим потолком, печально застывшую цепочку с наполовину отбитой керамической ручкой-набалдашником, коричнево-рыжее несохнущее русло в унитазе, треснувшее деревянное седалище с вырванными креплениями, замурзанный холщовый, с вышивкой в виде чайной розы (никем давно не используемый, дорогой сердцу Б. И.), мешок для газетной нарезки на дверном гвозде и узловатый расхлябанный дверной крючок, венчавший композицию. Контраст моих комнат с местами общего пользования, в особенности с туалетом, был неумолим. Я ждала Итана на кухне с перекинутым через руку, как у гарсона, полотенцем, срочно изъятым из ванной (пугать его развешанными по стенам тазами и оцинкованным корытом в несмываемом мыльном налете было бы апогеем цинизма).
У своего стола на кухне возился крепко пьющий в ту пору Игорь. В хлопчатобумажных, провисших во всех местах трениках и красно-синей байковой сорочке в клетку, с оторванными манжетами, он готовил себе холостяцкую субботнюю закуску – укладывал на ломтик черного хлеба кильку пряного посола, добывая ее из размокшего бумажного кулька.
ebooksa