Примерно через час позвонила подруга.
– Разведка донесла, Итан валяется в номере в полном культурном ауте, – с легким ко мне укором сказала она. – На завтра от «Щелкунчика» в Кремлевском дворце отказался, а билеты, между прочим, у спекулянтов куплены по тройной цене. Не надо, говорит, ни Чайковского вашего, ни ваших балерин, не верю больше советской показухе. Женщин советских только жалко. Если в Москве так, то в сельской местности тогда как? Что случилось-то за пару часов, никак в толк я не возьму?
– В том-то и дело, что ничего, – ответила я. – Рафинадом магистр оказался, вот и вся
Ближе к полуночи, окончательно протрезвев, я шла ставить чайник. Из комнаты выглянул не на шутку разрумянившийся Игорь.
– Ксения, – произнес он таинственно строго, – зайди на минутку, есть серьезный вопрос.
– Хорошо, чайник только поставлю.
Не предполагая подвоха, я заглянула к Игорю. Без слов он повалил меня на стоявшую при входе кровать, рыгнув мне в лицо соответствующими ингредиентами.
– Ты сдурел?! – с силой оттолкнула я его.
Игорь оказался чрезвычайно легким для пролетария со стажем и отпружинил мячиком на пол.
– Зря ты… Я ж надежный, свой, не то что… У меня в «Трех стопариках» все схвачено. Вот здесь вот у меня все, – поднимаясь, сжал он трудовой кулак. – Полбанки по выходным могли бы…
Если принять во внимание, что излюбленной прибауткой Игоря того периода была «Что ты ляжешь, будешь делать?», он сильно страдал от одиночества.
Прошло время. Поток московских друзей и подруг, куда более стойких в бытовом отношении, нежели американский Итан, обожавших шастать ко мне в гости с целью полуночного времяпрепровождения и частенько остававшихся до утра на раскатываемом мной поверх паласа запасном поролоновом матрасе, понемногу иссяк. Наступил этап «странностей этой жизни». Я вышла замуж.
Будущий муж влюбился в меня в плацкартном вагоне поезда Москва – Феодосия. И был волшебный сентябрьский Коктебель (тогда еще Планерское), куда он не ленился ежедневно приезжать пыхтящим стареньким автобусом из Феодосии (бытуя там у своей бабушки, пропуская первые дни учебы в мединституте). Терпеливые утренние ожидания меня у ворот частного дома на улице Победы, где я снимала комнату, походы по изумительной степной дороге в сторону поселка Орджоникидзе, туда, за Тихую бухту, за мыс Хамелеон; ныряния, загорания, забродившее теплое вино вперемешку с хохотом, беготней вдоль моря, медицинскими студенческими байками и фотосессиями на черно-белую пленку «Зенита». Возвращения по притихшим тропам в сопровождении бархатного ветра и полынно-горького дыхания вечерних трав в ненаглядный поселок, долгие прощания у ворот дома под усеянным мириадами пульсирующих звезд чернильным крымским небом и тающие в темноте его загорелые ноги в светлых шортах, спешащие на последний феодосийский автобус.
Уже в Москве он укрепился в любви не только ко мне, но и к переулку, к дому, к обеим комнатам; ко всему, что со мной связано. Пунктиром существовали другие претенденты на мои руку и сердце, но ни в кого не была я тогда страстно влюблена. Выбирать же спутников по меркантильному принципу воспитанной советской эпохой девушке было не с руки. Да и вообще не стремилась я замуж. Я и от будущего мужа пыталась сбежать. Неслась с легким чемоданчиком сквозь стальные сцепы вагонов в другой конец прибывающего в Москву поезда под возмущенные окрики проводниц. (Спустя девять дней знакомства мы с ним поссорились, он приревновал меня к веселой питерской пляжной компании и все равно поменял обратный билет на один со мной поезд.) Он нагнал меня на платформе метро «Курская», когда, будучи уверенной, что след мой затерялся в вокзальной толпе, я ждала приближающегося состава, выхватил чемоданчик: «Быстро бегаешь, но от меня не убежишь». В смысле настойчивости он оказался вне конкуренции.
Единственным приданым с его стороны послужила огромная темно-коричневая, отсылающая ко временам Ноева ковчега эмалированная кастрюля, привезенная с улицы Марии Ульяновой. Хотя большего я не ждала. Я и на кастрюлю не рассчитывала. По редким рассказам в минуты откровений, мать-стервоза, разведясь с его отцом-военным, сплавила его после третьего класса в интернат в связи с детской неуправляемостью. Он путался у нее под ногами, мешал крутить роман с неким поляком, высокопоставленным сотрудником дипломатического корпуса. Это обстоятельство в дальнейшем стало залогом непростых материнско-сыновних отношений. Отслужив в армии на лесоповале (он не явился в военкомат по первому призыву, за что был наказан стройбатом), поработав по возвращении год помощником завхоза Первого меда, приобретя навык выбивания для института любых дефицитов, готовясь параллельно к экзаменам, он поступил на дневное отделение без всякого блата и вгрызался в медицинскую науку как в свое единственное спасение. Учился он, кстати, блестяще. Кроме летних шорт, в его гардеробе имелись одни штопаные белые джинсы, в которых он ходил летом и зимой. Две студенческие зимы он проносил в институт мою светло-голубую осеннюю куртку на рыбьем меху. Ему было плевать, что куртка промокает и застегивается на женскую сторону. Он был похож на длинноногого худого кузнечика со светлыми, будто навсегда выгоревшими в сентябрьском Коктебеле волосами и огромными наивными, как у ребенка, голубыми глазами. У меня было сложное, смешанное чувство к этому человеку. Но об этом не сейчас.
И все-таки, отдавая дань возрасту Бины Исааковны, я попросила мужа сократить по возможности стояние под душем в поздние часы.
«Н-да-а, закрою глаза и слышу не Бину Исааковну, а мамашу свою драгоценную: “Сколько можно полоскать мужское хозяйство?! Смотри, дырку на себе протрешь”. А не пошли бы они обе!» – резонно ответил муж.
Надо отдать ему должное: невзирая на пройденные бытовые неурядицы, он оказался редким, просто хирургическим чистюлей.
Как только муж перебрался ко мне, Игорь зачастил ходить мимо заколоченной в ближний предбанник двери нашей спальни и однажды не выдержал, высказался на кухне:
– Как ни пройдешь, всё любовью занимаются, всё «аэродром» у них скрипит.
ebooksa