– Ты живешь совсем одна?
– Похоже на то.
– Почему?
– Что значит «почему»?
– Ты хочешь жить одна или так нечаянно получилось?
Уснула я только в пятнадцать минут пятого, сейчас половина десятого, а это однозначно слишком сложные вопросы для такого времени суток.
– Давай-ка я сначала сделаю кофе, хорошо?
– А ты разрешишь Нобсу пойти с тобой?
– Куда? На кухню? Ради бога.
Нобсу без Эмми не справиться, и они оба залезают на один из стульев за столом. На протяжении нескольких минут никто не произносит ни слова, пока я готовлю кофе и пытаюсь прочистить мозг. Не надо было вчера соглашаться выпить напоследок виски с Тео и Рори.
– У тебя тоже есть ребенок?
Кружка выскальзывает у меня из рук и разбивается о пол на десять миллионов осколков. Моя любимая кружка. О нет, это была моя любимая кружка.
Если бы кто-то решил написать обо мне книгу, там бы часто мелькала фраза «она начала рыдать». Грудь внезапно сдавливает, и об эту тяжесть, как молоток, колотится мое сердце. В горле образуется комок, пока я пытаюсь сдержать всхлипывания. Не сейчас, не здесь и не среди бела дня. Мне так хочется свернуться в клубочек и выплакаться, однако взгляд падает на совершенно испуганную Эмми. Утерев слезы рукой, делаю шаг к ней. Голую ступню пронзает колющая боль, и я хватаюсь за кухонный стол, чтобы не рухнуть на пол, на то, что осталось от моей бывшей чашки.
Блин.
– Ты поранилась? – Голосок у Эмми очень тоненький.
Я упрямо качаю головой.
– Нет… нет, все не так плохо. Я просто была невнимательна. Ты можешь сбегать в ванную и принести немножко туалетной бумаги? Погоди, ты обута? – быстро добавляю я, так как девочка уже почти спрыгнула. Мы обе переводим глаза на ее розовые тапочки с глазками-бусинками. – О’кей, – говорю я. – Немного туалетной бумаги, ладно?
Эмми бежит в ванную. Опираясь двумя руками о столешницу, я опускаю голову и глубоко дышу. Потом подтягиваю к себе стул, чтобы взглянуть на ногу. Осколок до сих пор торчит в ране, вытащить его оказывается даже больнее, чем на него наступить. А еще порез сразу начинает сильно кровоточить. Черт, черт, черт. У меня даже пластыря здесь нет.
Эмми возвращается на кухню. По всей видимости, она отмотала минимум полрулона, Нобса за всей этой кипой практически не видно. Взяв моток у нее из рук, я сгружаю его на стол и складываю бумажные квадратики один на другой, пока кровь сочится на пол, а девочка пристально смотрит на меня. В глазах у нее слезы.
– Ничего страшного, Эмми, не надо плакать, – успокаиваю я и кусочком туалетной бумаги промокаю собственные слезы. – Иди сюда, давай мы с тобой поделим бумажку, – договариваю в надежде ее рассмешить.