Габриэль быстро и сбивчиво затопал ногой. Желудок постепенно стягивало в ледяной узел. Вернулся и вновь тщетно забился о плафон лампы призрачно-бледный мотылек. Габриэль подался вперед и, проведя пальцем по шраму-слезинке на правой щеке, вгляделся в рисунок, который делал Жан-Франсуа. Это была Астрид в ту ночь в библиотеке: обрамленная горящими свечами и витражными окнами. Вечно юная. Вечно прекрасная. Будто живая.
В груди защемило.
– Итак, – пробормотал вампир. – Старейшина Железносердов бродит по Нордлунду.
–
– Довольно неуклюже для старожила – оставить след, чтобы вы отправились за ним.
Габриэль пожал плечами.
– И старейшинам хочется кушать. Несмотря на всю свою мощь, странствовать Воссы могли только средствами смертных. Вот если бы Вечный Король умел напрямую общаться с птицами небесными, история сложилась бы иначе. Но вы, Честейны, в ту пору все еще ныкались в тени.
– Не путай терпение с трусостью, де Леон.
– Ту же песню пела мне всякая мелкая сошка, какую я только встречал.
Вампир выгнул светлую бровь.
– В конце концов не Вечный Король будет править империей, полукровка, а императрица волков и людей. И не тебе насмехаться над падальщиками, учитывая твое собственное происхождение.
– А я все ждал, когда же ты к этому вернешься.
Потирая заросший щетиной подбородок, Габриэль посмотрел в глаза чудовищу.
– Сорок, – задумчиво проговорил он. – Или полста.
Жан-Франсуа удивленно моргнул.
– Прошу прощения…
– Ты спрашивал, сколько я бы дал тебе лет. – Габриэль пожал плечами. – И вот, когда мы пообщались немного, я рискну предположить. Держишься ты как вечный, историк, но ты не старейшина. Вряд ли тебе вообще больше, чем мне.
– Правда? Что заставляет тебя так думать, де Леон?
– Ты почти не боишься. – Габриэль склонил голову набок. – Вот скажи мне: когда твоя темная матерь и бледная госпожа, Марго Честейн, первая и последняя своего имени, поручила тебе эту работу, то, как думаешь, кого и с кем она заперла в этой камере? Меня с тобой или тебя со мной?
– Тебя мне нечего бояться, де Леон, – усмехнулся вампир. – Ты никчемный пьяница, порождение дома собак, упустившее последнюю искорку надежды собственного рода, дав ему разбиться о камень, как стекло.