Я обернулся к окну, к тени, что парила в ночи за стеклом. Ее кожа была бледна, точно звезды на вчерашнем небе, красота – похожа на бескрайние зимы и темные рассветы. Сердце у меня обливалось кровью, когда я видел ее такой. Боль была страшная, невыносимая, после такой остается лишь пустота.
– Скажи, что любишь меня, – взмолилась она.
Я, стиснув зубы, обернулся к девчонке.
– Прекрати немедленно.
– Самый худший день, – не уступала Диор. – День, когда он тебя нашел. Вот почему ты покинул дом и проделал весь этот путь. Почему пьешь. Почему потерял веру. Все это – не ради меня. Все это ради них, Габи. Ради Астрид и Пейшенс.
– Обещай, что никогда меня не бросишь.
– Астрид с Пейшенс дома, Диор.
– Знаю. Я знаю, что они дома.
Диор сделала глубокий вдох, и по ее щекам скатились слезы. Ее глаза видели боль этого мира, а сердце стремилось излечить его раны. Но этого она бы уже не исправила. Как и никто другой.
– Там ты их похоронил, Габриэль.
Мне будто нож в грудь вонзили. Я до того сильно стиснул зубы, что испугался, как бы не треснули. В висках застучал боевой барабан, а сердце сорвалось в галоп. Я обернулся к тени, что следила за мной по ту сторону окна: в ее глазах стояла мольба, а волосы овевали ее, как полотнища черного шелка, которые теперь рвались у меня в руках.
– Не отпускай, – взмолилась она. – Не отпускай меня, любимый…
Во рту стоял ядовитый привкус предательства, а в груди все раскалилось добела от ярости. Я опустил взгляд на меч у пояса, на посеребренную даму на крестовине эфеса. Вынул Пьющую Пепел из ножен, и звездная сталь заблестела в свете огня.
– Это ты ей сказала?
– Ты говоришь о них в прошедшем времени, Габи, – прошептала Диор. – Ты говоришь во сне. Постоянно. О том дне. Самом худшем дне.
– Заткнись, – шепотом велел я.
– Габи, мне жаль. Я не хотела ранить тебя…
– Мой лев… прошу…