Паучье княжество

– А и не нужно знать всего, чтобы понимать очевидное! – осклабился Володя, пытаясь схватить её снова, но она увернулась. – Не бойся тех, кто ушёл, душа моя. Бойся тех, кто остался.

Все, с неё было довольно.

– Я наверх, – бросила она Насте, увлечённо болтающей о чём-то с Александром.

– Что? – глаза подруги округлились. – Я ещё не…

Но Маришка молча перелезала через скамью. В груди клокотала ярость, и девушка тщетно пыталась заставить себя дышать медленнее, силясь прийти в себя.

– Я предупредил, Ковальчик! – насмешливо бросил ей вслед цыганский ублюдок[1].

«Вот же уродец!»

И она едва нашла в себе силы, чтобы не рассыпаться в проклятиях. Нет, ей не стоило этого делать. Она, вероятно, и без того достаточно его разозлила.

Взгляд приютской бездумно метался по обеденной зале. Она знала, что опять раскраснелась, и была уверена, что по сиротскому обыкновению, все наблюдают за их перепалкой. Это распаляло её ещё пуще.

«Займитесь уже своими делами!» – пульсировало у неё в голове.

Однако – она заметила это далеко не сразу – никому совершенно не было до неё дела. Приютские были увлечены похлёбкой, робкими перешёптываниями или думали каждый о своём. Даже Варвара – всем сплетницам сплетница – сидела, молча уставившись в стол. Им не было до неё дела. Как всегда.

Маришка никого не интересовала. Снова.

Она перевела взгляд на учителя – проверить, не наблюдает ли за ней хотя бы он. Но лицо его было надёжно спрятано за газетой с огромным красным заголовком: «Что стоит за приютским бунтом? Как столичные сироты сумели провернуть покушение на…»

«И сколько можно обмусоливать эту тему?» – Маришку снова захлестнула ярость, пока она быстрым шагом пересекала залу.

После завтрака, как и предсказывала накануне Настя, всех ждало одно развлечение – уборка. Приютским выдали щётки и тряпки. Проржавевшие вёдра с мутной водой. И разумеется, ненавистное дегтярное мыло, пахнущее то ли гнилью, то ли сырым тряпьём.

Настя, считающая ведро и половую тряпку стратегическим преимуществом, одной из первых умыкнула их себе. Маришке же достались мелкие щётки с петлями для ног. Натянув их на туфли, она принялась неуклюже скользить по сухому полу, поднимая в воздух облака пыли и сора.

– Пг'екг'ати это! – прикрикнула на неё подруга. – Зачем тег'еть, если я ещё не намочила?

Но приютской до того не было дела: убираться она терпеть не могла. В былые годы на время поломойных работ Маришка и ещё пара-тройка таких же разгильдяев скрывались в отдалённых уголках дома, прятались там от учителя и других воспитанников, играли в камешки на табак. Одним словом, отлынивали от грязной работы, чем вызывали недовольство остальных. И бывали за это крепко биты, когда остальным удавалось поймать их с поличным. Или до их укрытия добирались стукачи, и тогда их тоже лупили, но на этот раз куда сильнее – батогами или плетью.

Не обращая внимания на подружку и по-прежнему едва переставляя ноги в щётках, Маришка пыталась придумать, куда можно спрятаться здесь, в их новом пристанище. От шаткой опоры больная нога тут же разнылась, и всё, о чём могла мечтать девушка, – это как бы поскорее избавиться от этих пыточных приспособлений.

«Для чего вообще Императору понадобилось объединять приюты? – со злостью думала она. – Для чего понадобилось отдавать под них грязные, разваливающиеся усадьбы? И прежде жизнь мёдом не казалась, но отмывать эту громадину придётся неделями!»