Личный дневник моей фиктивной жены

— Корф, ты ко мне столоваться приехал или по делу?

— По делу, товарищ Лёвушкин, исключительно по делу партии. Но и подкрепиться было бы аки как хорошо.

— Товарищ Корф, я — закоренелый холостяк с погонами, радушием к гостям не страдаю, ибо они не посещают мою скромную обитель. Я сам питаюсь одним лишь кофе, и вас могу подкрепить исключительным оным.

— Кофе так кофе. Что с тебя взять, Ларри.

— Алексей Владимирович, я ведь могу вас на пятнадцать суток закрыть за причинение вреда правоохранительным органам. Мало того, что вы посягнули на святая святых — мой сон, итак, короткий и редкий. Так ещё и обзывать меня взялись. Меня Ларри только матушка именовала в моём очень далёком детстве.

— Какие мы нежные, скажите пожалуйста! Ладушки, хватит шуток, вернёмся к делу. Всё очень серьёзно.

— Всё серьёзно у тебя стало? Надо же, ты только сейчас это заметил? А у меня уже давным-давно всё серьёзно и зашло дальше некуда. Очередной глухарь. Ни начала тебе у дела, ни конца. Совершенно, вот напрочь разные версии, показания, свидетели, преступления. Я с таким в своей практике впервые сталкиваюсь. Знаешь, почему? Потому что это — всё из разных опер. Или что-то лишнее в твоей истории с Вероникой, или ложное, или действительно преступлений несколько, и исполнители разные.

— Вон оно как получается. Тогда, Илларион Львович, вынужден откланяться, дабы вас более не запутать.

— Алексей, только не надо иронизировать. Выкладывай, с чем приехал. Может, новые вводные прольют хоть толику света на расследование.

И я рассказал Иллариону всё, что увидел и услышал у Марго. Майор слушал меня, время от времени надувая недовольно ноздри своего изящного, словно выточенного скульптором носа, что-то записывал в тёмно-коричневый кожаный ежедневник с позолоченными страницами, взгляд его становился серьёзнее и напряженнее с каждым сказанным мной словом, отчего глаза Лёвушкина, как обычно, выглядели мрачными и бездонно-синими, он явно нервно теребил рукой свои чёрные мокрые волосы. И тут мне невольно бросились в глаза мои любимые старинные часы Audemars Piguet на запястье Иллариона.

Это мне показалось довольно странным, и я пустился в странствие своего внутреннего мира и мысленных умозаключений: «Лёха, вот ты бы весь такой чистый, только что после душа, глубокой ночью, когда тебя разбудили, весь в домашнем уютном одеянии…стал надевать на себя дорогущие ювелирные часы? Вряд ли, очень маловероятно. Хотя, это ведь может быть предмет туалета Лёвушкина, с которым он расстаётся только в душе? Или часики Audemars Piguet — памятный, неприкосновенный подарок возлюбленной майора. Какой возлюбленной, если Илларион сам сказал, что он — закоренелый холостяк с погонами? Холостяк то холостяком, но должен же Лёвушкин хотя бы для здоровья спать с какой-нибудь пассией. Не евнух же наш страж порядка? Старик, ты сильно загоняешься, но в данной ситуации — это вполне нормально для тебя. Ты — молодец, что ещё как-то осмысливаешь происходящее. Стало быть, можем повременить с посещением лекаря человеческих душ Антонины Петровны.».

Я порядком увлёкся монологом с самим собой и не сразу заметил, что Илларион вышел из кухни и теперь торопливо ходит по коридору, с кем-то оживлённо разговаривая по телефону и активно жестикулируя. Дабы себя чем-то занять, я решил осмотреть холостяцкую берлогу майора. Да и любопытство взяло верх в тот момент над всеми эмоциональными составляющими моего существа. Я вдруг понял, что не знаю ровным счетом ничего о Лёвушкине: «Как он живёт? С кем дружит? Какой он без своей маски матёрого следака? Есть ли у него дети?». Пожалуй, мне и не пристало быть осведомлённым о подробностях личной жизни майора, главное, чтобы он грамотно вёл расследование убийства моей любимой Вероники и не бросил сие занятие на полпути. А мне начинало казаться, что Ларри (хотя бы про себя буду его так называть, есть в этом какая-то изюминка) уже на грани и готов положить наше с Никулей дело на полку, пригвоздив его непечатным, почти матерным словом «Глухарь». Комната майора была ничем непримечательна поначалу и показалась мне банальной, любой другой полицейский вполне мог жить поживать в такой же, плюс-минус: тёмные шторы от пола до потолка, напрочь закрывающие даже маломальские проникновения света из окна, турник в дверном проёме, заправленный прямой линялый диван, занимавший половину стены возле окна, вместо люстры с потолка посередине ниспадала на проводе сиротливая лампочка, тускло освещающая комнату, рядом с лампочкой вызывающе с потолка свисала боксёрская груша; примыкая вплотную к шторам, непоколебимо стоял широкий деревянный письменный стол под старину с массивными, резными ножками, уставленный компьютером — неким изотопным агрегатом из толстого монитора с выпуклым маленьким экраном и видавшего виды системного огромного блока то ли некогда серого цвета, то ли уже «посеревшего» и «запылившегося» с годами, к столу горделиво подстроился вполне современный вращающийся кожаный табурет чёрного цвета на колёсиках, поблескивающий даже в редком свете, будто его только что наполировали, и в завершение деревянный стеллаж занимал оставшуюся часть стены рядом с диваном и ещё небольшой угол соседней, уставленный самими разными книгами от «Ревизора» уважаемого Николая Васильевича Гоголя до «Уголовного кодекса Российской Федерации», вперемежку с книгами местами виднелись папки с «Делами», вообще множество разных «Дел» лежало и валялось тут и там, заполняя собой всё убранство спальни-кабинета Иллариона. В целом картина сложилась однозначная. Но, как показывает опыт, самые простые вещи, на первый взгляд, оказываются гораздо сложнее на самом деле. И моя безудержная любовь к деталям и мелочам, из которых порой дивно строится общая картина бытия, подтолкнули меня к мысли — копнуть поглубже и всмотреться в скромную обитель моего дружища Лёвушкина. Мой взгляд неистово впился в пространство и начал искать что-нибудь необычное: самоучитель немецкого языка. Немецкого?! Если Илларион учил немецкий, тогда какого…он ни черта не понимал фрау Ротенберг?! Пока я недоумевал, то увидел ещё кое-что необъяснимое для меня: между книгами в пыли на всеобщем обозрении скромненько лежала коробочка с другими часами Audemars Piguet! Откуда у простого следака в его зачуханной, явно бедной квартирке (других помещений я не видел, но в их скудности даже не сомневался) столько брендовых часов?! Да такие вещи хранят за стеклом, вдали от посторонних глаз и пыли. Даже если бы я допустил, что Ларри экономит на всём, чём только можно, и питается одним лишь дешёвым кофейным пойлом, то зарплаты ему едва ли хватило на одну четвёртую таких часиков. Verdammt! У него в комнате вместо нормальной люстры была лампочка, всего одна лампа, и при этом двое наручных часов, стоимостью под десять миллионов рублей каждые, если не больше. В ту минуту, когда майор нашёл меня, нагло обследовавшего его логово и чертыхавшегося про себя, я наткнулся взглядом на чёрно-белую фотографию: Молодой Лёвушкин трепетно обнимал какого-то мальчика лет семи…знакомого мне мальчика, о чём я спросил вслух.

— Что за мальчик с тобой на фото? Мне кажется, я его где-то видел.

— Невозможно. Это — мой погибший сын.

— Старик, мне жаль, прости, тогда показалось.

— Тебе себе сейчас и не такое может показаться. Мы с коллегами решили принять определённые меры в отношении фрау Ротенберг.

— Меры в отношении Марго? Не понимаю.

— Не нравится мне ничего из того, что ты узнал у Маргариты. Надо бы её проверить сызнова: посмотреть последние звонки, поставить прослушку у неё в квартире. И задать Марго пару-тройку вопросов.

— Зачем это всё? Ведь Веронику убила не она.

— А ты сам не догоняешь? Да, хорошо, Нику убил кто-то другой. Но остальные преступные действия связаны с фрау Ротенберг напрямую. И она поможет нам выйти на злоумышленников.