Кровь и мёд

22
18
20
22
24
26
28
30

Она растерянно поджала морщинистые губы.

– Ясен пень, ты не ведьмак. Думаешь, я дура совсем? Не бывает никаких ведьмаков, мужики ж колдовать не умеют.

Люди, что стояли ближе всего, обернулись и уставились на нас. С удивлением и опаской.

Я выругался про себя.

– Бернадетта? – Голос крестьянина заглушил гомон толпы. Еще несколько человек обернулись к нам. – Этот парнишка тебе докучает?

Прежде чем Бернадетта успела ответить и тем самым обречь меня на неудачу, я прошипел:

– Кто презирает ближнего своего, тот грешит; а кто милосерд к бедным, тот блажен.

Она сощурилась.

– Чего-чего?

– Дающий нищему не обеднеет; а кто закрывает глаза свои от него, на том много проклятий.

– Ты что же, сопляк, Писание мне читать вздумал?

– Не отказывай в благодеянии нуждающемуся, когда рука твоя в силе сделать его.

– Бернадетта! – Крестьянин поднялся с козлов. – Ты меня слышишь? Шассера позвать?

– Мне продолжить? – Я крепко держал дверцу дрожащими пальцами. И сжал еще крепче, сверля женщину суровым взглядом. – Ибо Господь велит…

– Ладно, кончай уже. – Бернадетта снова скривилась, но оглядела меня с невольным одобрением. – Мне от всякого отрепья поучений в праведности не надобно. – Она крикнула мужу: – Все в порядке, Лиль! Этот ногу сломал, вон, подвезти просит.

– Ну так скажи ему, что мы не…

– Что захочу, то и скажу! – Женщина мотнула головой, указывая себе за спину, и распахнула дверцу. – Заходи давай, святоша, покуда я не передумала.

В повозке у Бернадетты все выглядело совсем не так, как у «Труппы Фортуны». Повозка труппы была битком набита всякой всячиной. Там нашлось место и сундукам с костюмами и побрякушками, и ящикам с едой, и реквизиту, и фонарям, и койкам с постельным бельем.

Здесь же не было ничего, кроме одного-единственного одеяла и почти пустой котомки с едой. Рядом стоял горшок.

– Как я и сказала, – пробурчала Бернадетта, усаживаясь на пол. – Для бродяг еды не держим.