Она растерянно поджала морщинистые губы.
– Ясен пень, ты не ведьмак. Думаешь, я дура совсем? Не бывает никаких ведьмаков, мужики ж колдовать не умеют.
Люди, что стояли ближе всего, обернулись и уставились на нас. С удивлением и опаской.
Я выругался про себя.
– Бернадетта? – Голос крестьянина заглушил гомон толпы. Еще несколько человек обернулись к нам. – Этот парнишка тебе докучает?
Прежде чем Бернадетта успела ответить и тем самым обречь меня на неудачу, я прошипел:
– Кто презирает ближнего своего, тот грешит; а кто милосерд к бедным, тот блажен.
Она сощурилась.
– Чего-чего?
– Дающий нищему не обеднеет; а кто закрывает глаза свои от него, на том много проклятий.
– Ты что же, сопляк, Писание мне читать вздумал?
– Не отказывай в благодеянии нуждающемуся, когда рука твоя в силе сделать его.
– Бернадетта! – Крестьянин поднялся с козлов. – Ты меня слышишь? Шассера позвать?
– Мне продолжить? – Я крепко держал дверцу дрожащими пальцами. И сжал еще крепче, сверля женщину суровым взглядом. – Ибо Господь велит…
– Ладно, кончай уже. – Бернадетта снова скривилась, но оглядела меня с невольным одобрением. – Мне от всякого отрепья поучений в праведности не надобно. – Она крикнула мужу: – Все в порядке, Лиль! Этот ногу сломал, вон, подвезти просит.
– Ну так скажи ему, что мы не…
– Что захочу, то и скажу! – Женщина мотнула головой, указывая себе за спину, и распахнула дверцу. – Заходи давай, святоша, покуда я не передумала.
В повозке у Бернадетты все выглядело совсем не так, как у «Труппы Фортуны». Повозка труппы была битком набита всякой всячиной. Там нашлось место и сундукам с костюмами и побрякушками, и ящикам с едой, и реквизиту, и фонарям, и койкам с постельным бельем.
Здесь же не было ничего, кроме одного-единственного одеяла и почти пустой котомки с едой. Рядом стоял горшок.
– Как я и сказала, – пробурчала Бернадетта, усаживаясь на пол. – Для бродяг еды не держим.