Сердце пропускает несколько ударов, замирая в нервной судороге. Тяжелое осознание выбивает из легких воздух. Хук в район солнечного сплетения. Нокаут.
Неверие припечатывает Адрию к месту, не давая пошевелиться. Мартин Лайл сливает ее и ее жизнь, как грязный мусор, чтобы остаться чистым.
Она отшатывается назад, теряя все слова. Все ниточки, которые она так тщетно пыталась развязать, вмиг обрываются.
Пустота заполняет голову.
Все, кроме Мартина, оборачиваются к ней, медленно, неминуемо уничтожая взглядами и источая едкое, зловонное презрение. Раньше им не нужно было поводов, чтобы презирать ее просто за данность – «твой отец уголовник», но теперь их презрение обрастает мясом, насыщается жизнью и оживает. Теперь у них есть доказательства.
И целому миру плевать, что все это – вранье. Она – низ пищевой цепи, та, за чей счет питается чужое эго, и та, кому полагается стать жертвой чужого осуждения, просто потому что так принято. Потому что всегда должна быть жертва. Потому что для того, чтобы эта поганая стая выскочек существовала, им нужна дичь, за которой будет интересно гнаться. Их не интересуют те, кого можно сожрать за один раз, нет, им нужно сопротивление, азарт, вызов. Адрия видит вызов в глазах Чарли, и все, чем этот вызов отзывается внутри нее самой, – тошнота.
Что-то тяжелое падает на землю. Сердце? Чувство собственного достоинства? Ожидания?
Падает и разбивается. Вдребезги.
Дура. Какая же ты, Адри, дура.
Приняла за правду фарс, а правда, вот она, под лучами заходящего солнца, посреди немноголюдной парковки – оголенная, без прелюдий, без присказок и тупых надежд. Отвратительно грязная правда.
Она была права – Мартин оборонялся, не нападал. Только обороняться он готов лишь за себя.
Мутная пелена застилает взор, слезы подкатывают вместе с комом в горле и панической дрожью в пальцах. По позвоночнику ползут мурашки, от осознания происходящего сковывает холодом каждый сантиметр тела. Это осознание отравляет Адрию, убивает.
Она не может оторвать взгляда от сигареты, брошенной на асфальт, глотает слезы и все, чем ощущает себя, – никчемной вещью.
Рискнешь воспользоваться?
Адрия знает, что в этот момент правильнее всего уйти. Знает, что никакие слова не стоят правды. Знает, что должна была ожидать подвоха, – она знала, с кем связывается. Но она устала бежать. Она пришла на этот стадион вновь сбежать от своих мыслей, но внезапное осознание обжигает ее вместе с огнем внутри – теперь ей хочется лишь догнать. И добить.
Адри сжимает кулаки и скрипит челюстью, ощущая, как пламя разгорается внутри, и в это пламя летит все плохое и хорошее, что произошло за последние дни. Все, что было связано с Мартином Лайлом.
Слепящая вспышка ярости затмевает все остальное: голоса парней на фоне, пустой взгляд Мартина, сияющую в гематомах улыбку Чарли. Слепящая вспышка ярости сковывает сознание, сводит мышцы судорогой.
Тошнота отступает, и Адрия набирает больше воздуха, чтобы ее голос вырвался из глубин легких:
– Ты трус, Мартин! Жалкий трус!
Десятки лиц на парковке оборачиваются на нее с удивлением и интересом.