Самозванка. Кромешник

Упырь пошатнулся от толчка, опустил взгляд, скорее удивлённый: спереди, чуть влево от грудины, пророс какой-то бурый шип, блескучий и влажный. Адалин моргнул, опознав наконечник. И обернулся с ленивым равнодушием, даже не пытаясь обломить или вытащить предательский снаряд. Судлицу 76? Плюмбату 77? Самодельный дрот? Странно, Фладэрик совсем не озаботился закономерными последствиями ранения. К примеру, неминуемой и мгновенной смертью.

Завидная верность руки метателя, угодившего аккурат в сердце, впечатляла. Как и отстранённое любопытство, с которым оседавший в цепкие колючки Адалин высматривал врага.

Девица шла через пыльную пустошь, озаряемая жуткими рдяными сполохами. Белокожая, растрёпанная, как кешалия 78 или русалка. Плотно сжав вишнёвые губы, сладкие даже на вид. Зыбко-лазурное платье туманом вилось над иссушенной землёй. А чёрные, нескладные твари окружали тесным кругом.

В воздухе вновь зажурчала тихая и скорбная свирель.

Фладэрик упал на колени. Он всё не мог рассмотреть бледного лица, ясного и неуловимого одновременно. Жуткая девка приблизилась вплотную, подобрала невесомый подол и с обжигающим, жестоким равнодушием толкнула прелагатая в грудь носком сафьянового сапожка. Судлица злорадно серебрилась в потёках чёрной крови и продвинулась едва не на аршин, скобля обломки рёбер.

Адалин опрокинулся на спину, вцепился костенеющими пальцами в осклизлое древко, вгляделся, почти узнавая: растрёпанные волосы полоскал ядовитый ветер Голоземья, бледное лицо купали страшные зарницы. Винноцветные, стиснутые губы не шевелились.

«Летавица!»

Дивный кошмар.

Глава 3. Мессир Валдэн

Рывком проснувшись, Адалин сморщился от боли, всё колотившейся о рёбра свихнувшимся воробьём. И сообразил оглядеться, лишь отдышавшись. Проспал Упырь совсем недолго. Радэрик по-прежнему уютно посапывал над ухом. Позёмыш уже тишком вернулся с подвального разбоя, сытый и довольный, но под боком едва угнездился.

Фладэрик припрятал за пазуху разъевшегося и оттого ленивого горностая, выругался под нос и нехотя поднялся на ноги. Мерзкое видение ещё тлело где-то у границ рассудка. А место на груди, куда ткнулся сапожок, ныло и болело, будто и не намороченное вовсе.

Вот уж летавицы сонные его ещё не пинали.

Упырь усмехнулся и тихо ушёл, оставив братишку досматривать куда более воодушевляющие грёзы. Взлохмаченная девка в голубом среди полыхавшего, наводнённого навьем Голоземья — привидится ж такое. Ещё и с трезвых глаз.

***

В углу, похвально неприметная, бедным, заголодавшим родственником, шуршала в пыльной прелой и даже на вид липкой соломе одинокая мышь. Догрызала замызганные циновки, так и не сменившиеся весенним камышом.

Прежде подобного не случалось.

При суровом Милэдоне, что порядок с дисциплиной наперёд всего пестовал и за Постом надзирал с рачительностью записного феодала, ключник бы костьми лёг — возможно, буквально, — а беспорядка не допустил.

Сейран вроде как отвечал лишь за свою обожаемую, вылизанную и выдрессированную на зависть всем придворным псарям и конюхам Прихоть, но на деле речистый Командир почитался главным на всём протяжении от Клыка до самого Стилета.

Валдэн не возражал.

Калёное порождение солдатской муштры с житейской домовитостью при необходимости и навалять могло, и высмеять. А то и невзначай, по-отечески отпотчевать затрещиной. Гарнизон суровое начальство не то чтобы любил, но уважал и боялся. На вкус скептичного Астаза, что в чувства и сохранность оных не шибко верил, так даже лучше.