Мара дернула плечами, мол, ничего не попишешь, и поспешила на женскую половину, пока индеец не решил проветриться целиком. Грузинка не обманула: как тектоническая плита она возлегала на матрасе у перегородки и обмахивалась большим веером. Брин расположилась в центре палатки, а Маре досталось место с краю. Вполне понятно почему: если каким-то диким зверям или каннибалам ночью придет в голову полакомиться человечиной, ее пустят в расход первой. Что ж, так тому и быть.
Она честно собиралась переодеться и навестить Имагми, вытряхнуть из подлого ангакука всю правду, но едва спина коснулась плотного надувного матраса, как все проблемы окружающего мира померкли и растворились в бесконечном блаженстве.
– Разбудите меня через часик-другой… – пробормотала она, переворачиваясь на другой бок.
Веки отяжелели и слиплись, как книжные страницы, испачканные вареньем, и ответа Мара так и не дождалась. Возможно, потому, что его и не было: с матраса Брин уже доносилось мерное сопение, а живот Дзагликашвили медленно вздымался и опускался, будто кто-то то накачивал его насосом, то спускал.
Очнулась Мара от странного ощущения в руке. Не сразу поняла, где находится, и почему ладонь жужжит. Поднесла ее к глазам, пошевелила пальцами… Точно. Африка, затмение, большой костер. Вчера отрубилась и спала, неудачно примяв под себя кисть. Потрясла пальцами, сжала и разжала их, пока чувствительность не вернулась, села и огляделась по сторонам.
В палатке было темно, тихая симфония храпов, сапов и посвистов безмятежно звучала со всех сторон. Брин что-то периодически бормотала по-исландски на выдохе, прижимая к себе мистера Морковку.
Мара поняла, что снова уснуть ей не удастся – да и незачем. Силы она восстановила, а искушение в одиночку погулять по ночному лагерю было слишком велико. От голода заурчало в животе. Из фруктового изобилия в миске она узнала только мелкие бананы. Решительно зажевала парочку, потому что все остальное могло хрустеть, шуршать и чавкать. Бананы оказались сытными, ароматными и сладкими. Совсем не такими, как в Европе. Заморив червяка, Мара выскользнула на улицу.
Было прохладнее, чем она рассчитывала, но возвращаться, рискуя разбудить Дзагликашвили, не хотелось. Стрекотали насекомые, вдалеке ухали ночные птицы. Лагерь спал, и только где-то на севере курился дымок костра. Мара вдохнула полной грудью, впитывая новые запахи: прогретой травы, незнакомых растений и все того же гнилого лука.
Решив прогуляться, она обогнула палатку и двинулась на север, чтобы отыскать Имагми, но налетела на Джо. Индеец сидел на земле, подогнув под себя ноги, и что-то задумчиво чертил палочкой на земле.
– Ты чего тут?! – испуганно зашипела Мара. – Чуть не… Господи, Маквайан! Ты сделаешь меня, седой, как Брин!
Лицо Джо оставалось каменным, черные глаза влажно поблескивали, и Мара забыла про раздражение.
– Что-то случилось? – она опустилась рядом, проверив, нет ли в траве змей и страшных жуков.
– Сны, – Джо вздохнул и запрокинул голову, глядя на небо.
Мара машинально подняла взгляд и замерла. Звезды! Столько сразу она не видела никогда. Целые россыпи, гроздья, облака звезд светились высоко-высоко, образуя величественный купол. И вдруг стало ясно, откуда взялись мифы про изнанку мира, про покрывало богини, про праматерь всех духов, обнимающую землю своими сияющими руками. Вот же он – космос! Зачем садиться в ракету, когда можно просто растянуться на земле, позволив ночному небу подхватить себя и качать, крутить в этом звездовороте…
– Они мучают меня, – тихо сказал Джо, и Мара вздрогнула, осознав, что упустила нить разговора.
– Кто мучает?
– Сны. Они стали ярче. Сильнее. Я не запоминаю все, но, Мара, они пугают меня.
– И давно?
– Неделю. Или две… Не знаю точно.
– Тогда все ясно, – она потерла его плечо, разгоняя кровь. – Это из-за костра. Ты нервничаешь. Хоть и делаешь вид, что тебе все равно. Поэтому все страхи лезут ночью. Слушай, это нормально. Мне перед экзаменами тоже снится всякая дрянь.