Значит, что-то другое. Если провал, нужно выбраться из здания любой ценой. Любой! Здоровье белобрысого рослого парня, приготовившего следующую оплеуху, совсем не большая цена.
Гестаповцы готовы, что арестант начнет упираться, закрываться, даже пробовать ударить в ответ. Надо что-то неожиданное. Снимаю с себя форменный галстук и резко бросаю ему в лицо, только после этого наношу ему первый удар — сапогом в голень, провожу короткую серию руками в голову и корпус. В памяти всплывает транзитная камера Казанской тюрьмы, передо мной бычара килограмм на сто двадцать, зэки скандируют: «Волга!» Как и в тот раз, не останавливаюсь, когда противник падает. Он выгибается дугой и затихает. Надеюсь — живой.
Привожу себя в порядок. В голове сформировался отчаянный план. Цепляю ремень, портупею и кобуру оберштурмфюрера. Мои изъяты. В его внутреннем кармане нахожу свое удостоверение, но оставляю и забираю аусвайс гестаповца. Теперь надежда на наглость и очень приблизительное сходство — оба длинные и светлые, в форме СС. На этом сходство заканчивается.
— Дежурный! Клиент не выдержал. Нужен врач.
Протискиваюсь мимо сотрудников тюрьмы. Пусть у них сработает стереотип: избитый на полу считается арестантом, а заботящийся о его здоровье — переусердствовавшим следователем. До выхода из здания стараюсь не переходить на бег. Заодно молюсь, чтобы левая сторона физиономии медленнее наливалась синевой.
В служебный кабинет отправляться нельзя, домой — тем более. Где-то у ретивых парней из Гестапо остались ключи от машины. Поправляю на голове чужую фуражку, она великовата на размер. Если идти куда-то, то в место, для моих преследователей неожиданное. Например, кафе на Кранцераллее, где часто мелькают сотрудники РСХА. И откуда можно позвонить. Повезло, поддельный родственник у себя.
— Фон Валленштайн? Да, это я. Парни из соседнего управления решили поговорить со мной. Невежливо. Пришлось уйти, тоже невежливо.
— Вольдемар… — его голос полон изумления. — Мне только что позвонили из госпиталя. Сказали, ты доставлен к ним с тяжелой травмой головы, без сознания, со зверски изуродованным лицом.
— Проблемы со здоровьем как раз у собеседника.
Телефонные звонки через коммутаторы правительственных служб прослушиваются. Граф понимает риск и отвечает аккуратно.
— Вы интересуете их в связи с арестом Шелленберга. Рекомендую прийти в Гестапо добровольно. Или, по крайней мере, набрать меня через пару часов.
Кладу трубку ватной рукой. Оказывается, беспокойство по поводу моего мертвого водителя — просто семечки. Если взят Шелленберг, по РСХА гуляет буря, и я — лишь маленькая песчинка на ветру, от мнения и действий которой ничего не зависит. Это даже не провал, много хуже. Пока следователь из Гестапо не очнулся, нужно уносить ноги.
Четким шагом топаю по Саарландштрассе на север. Уверенный в себе эсэсовец в великоватой фуражке. В кармане — ни марки, ни талонов на еду. Я отобрал у гестаповца люгер, но деньги не взял, чистоплюй!
Дома есть накопления, но соваться туда — безумие. В пригороде прикопаны резервы с командировок, в том числе украинско-еврейское золото покойного коллеги. Однако до него еще нужно добраться. Как удрать из Берлина? Разве что заняться банальным грабежом, используя форму и пистолет. Понемногу начинаю впадать в панику. Хладнокровная часть души неумолимо отсчитывает минуты, пока во всех городских подразделениях Гестапо и Крипо не зазвонят телефоны с приказом задержать молодого человека с приметами истинного арийца. Моя узнаваемая рожица украсит карман каждого полицая и сознательного активиста НСДАП. Через полсуток фотографии и ориентировки попадут в ближайшие города. Капут!
«Дядюшка» Вальтер. Если позвонить вторично и он назначит конспиративную встречу, то выберет, скорее всего, окрестности ипподрома или Тиргартен. Идти к нему нельзя. «Родственник» не пожелает, чтоб я снова попал во внутреннюю тюрьму, где проболтаюсь о его планах в отношении фюрера. Позаботится о моем молчании, надежном как могила. В общем, это тупик.
Элен? Конечно, ей займутся, но не сразу, сначала возьмут меня. Тем более — из положения загнанной крысы ничем ей не помогу. Что делать самому?!
Глаза постоянно скашиваю налево, к проезжей части. Вздрагиваю, когда мимо проносятся машины. Вот-вот пара из них затормозит рядом, хлопнут двери, меня окружат люди в штатском и в черной форме. Останется выругаться на всех известных языках, выхватить люгер и палить, пока не кончатся патроны в магазине. И в запасном тоже, последний для себя…
— Что с вами, фрау? — восклицает старческий голос.
Женщина лет пятидесяти в немодном длинном платье темных тонов бессильно сползает на мостовую около почтового отделения. В руке сжат мятый конверт. Рядом топчется дама лет на двадцать старше, кроме бестолковых вопросов ни на что не способная. Я же вижу в этом странный шанс улизнуть из центра Берлина.
— Мой сын… Гейнц… Он ранен!