Курьер смерти

Он планировал потратить день на установление личности бледной женщины, мысли о которой не давали ему покоя. А теперь еще этот труп… Гамбургским полицейским часто приходилось расследовать несколько дел одновременно, но сейчас Йенс чувствовал себя, мягко говоря, слегка перегруженным. В том числе и из-за размолвки с Ребеккой.

Когда она грустила или просто бывала не в духе, ему тоже становилось некомфортно. Вообще-то он плевал на то, кто как к нему относится, но на Ребекку это не распространялось. Его собственное самочувствие каким-то загадочным образом зависело от того, хорошо ли ей. Он пока и сам не понимал, почему отношения с Беккой так важны для него и что они, собственно, собой представляют.

С обеими женами у Йенса не сложилось. Поначалу, разумеется, были иллюзии, но потом оказывалось, что это не любовь. Нельзя любить человека и на каждом шагу что-нибудь из него вытягивать: пообещай мне то, пообещай мне се… Сколько раз он слышал эти слова! Иногда он давал обещания, которых не мог выполнить, – лишь бы его оставили в покое.

Ребекка ничего не требовала от Йенса, но ведь и замужем за ним она тоже не была. Они дружили как коллеги. Правда, однажды поцеловались. Всего только раз. А потом ушли с головой в расследование событий на Айленау, и больше ничего подобного между ними не происходило.

Хотя нет. Что-то все-таки было. Иначе Йенс не думал бы о ее одноногом ухажере. Не гадал бы, прикалывается ли она или нет. Вдруг она влюбилась в кого-то, кто может более свободно говорить с ней о ее проблемах?

Единственной женщиной, которую Йенс действительно понимал, была Красная Леди. «Тяжелый случай», – сказал бы кто-нибудь, но его все устраивало. Он вообще считал, что, если начать слишком всерьез воспринимать собственную жизнь, ни к чему хорошему это не приведет.

Глава 3

1

Детство

Когда тишина была такой глубокой, как сейчас, он боялся, что его «я» затянется в чудовищную черную дыру и там сгинет, никем не услышанное. Тогда, чтобы удовлетворить мучительную жажду звука, он начинал чавкать. Осторожно шлепал языком по нёбу, стараясь вывести мелодию, которая его успокоит. Делать это громко было нельзя. Родители реагировали очень остро. Если он, забывшись, заводил свою пластинку, когда они ели или смотрели телевизор, то сразу же получал порцию того, что его отец называл «горячими ушами». Каждый раз было больно, но отучиться от чавканья мальчик никак не мог.

Натянув одеяло до подбородка, он смотрел широко раскрытыми глазами на крошечную красную лампочку, предназначенную для того, чтобы в темноте можно было легко найти выключатель и зажечь свет в ванной. Играя звуками, которые издавал его язык, мальчик увлекся и не заметил, как они стали слишком громкими.

– Эй ты! А ну заткнулся! – донеслось из комнаты матери.

Она всегда первой слышала его чавканье, потому что кровать, на которой он лежал, была прямо рядом с дверью.

Мальчик замолчал, и черная дыра тишины разверзлась снова. Он, конечно, мог чавкать мысленно и часто делал так днем, но это было совсем не то. Как кола без сахара.

Скорее бы заснуть! К счастью, лампочка составляла ему компанию. С кровати она еле виднелась, но мальчик верил, что эта крошечная точка каждую ночь сражается с темнотой, и, чем дольше длится бой, тем ожесточеннее огонек напрягает свои силы. Даже гном может победить великана, если хорошенько постарается. Иногда мальчику казалось, что лампочка дрожит. Он с радостью обеспечил бы ей подкрепление, включив верхний свет, но за это ему неизбежно пришлось бы получить «горячие уши». Поэтому каждый боролся сам за себя: лампочка – в выключателе, мальчик – в кровати, стоящей в коридоре, мать – в своей комнате, отец – в своей.

И вот раздавался первый крик. Короткий и сдержанный, он звучал приглушенно, как из соседней квартиры. Мальчик сразу понимал: сейчас начнется, надо готовиться. Редкая ночь проходила без этого кошмара.

Через несколько минут война уже шла полным ходом.

Отец, борясь со своими внутренними демонами, выкрикивал душу из тела. Мать, боясь опять лишиться квартиры, кидалась его успокаивать. Выскочив из своей спальни, она пробегала мимо кровати мальчика, для которой нашлось место только в коридоре и на которую днем сваливались всевозможные вещи. Распахнув дверь в комнату отца, мать начинала что-то тихо говорить. Мальчику становилось страшно: он не знал, почему все это происходит, и сквозь его страх пробивался умиротворяющий материнский голос. Она говорила так ласково, только когда утешала отца. Они любили друг друга – в этом сомневаться не приходилось. По крайней мере, в такие минуты. Днем между ними вспыхивали ссоры – громкие и безобразные. Но при свете люди ведут себя не так, как в темноте. Поэтому у мальчика были дневные родители и ночные родители.

Отец вскоре успокаивался, мать выходила, тихо закрывала дверь и, возвращаясь к себе, давала сыну легкий подзатыльник.

– Кончай чавкать. Проснется – сам будешь виноват.

Потом она исчезала в своей комнате и долго скрипела кроватью, пытаясь уснуть.