— И ты еще меня называешь упрямым. Ты могла бы сейчас упасть.
— Мне нужно было опередить тебя. — Я не знаю, как объяснить свои чувства, не походя при этом на курицу-наседку, но от одной лишь мысли, что он свалится с лестницы и еще больше покалечится — или, на дай бог, сломает свою чертову шею, — кровь стынет в жилах. Не то чтобы я думала, что он оценил бы мою заботу.
Над его головой словно собираются грозовые тучи.
— И почему же?
— Чтобы я могла смягчить твое падение, если ты свалишься.
Пожалуй, не стоило это говорить. Его лицо краснеет, губы дергаются, и он как будто лишился голоса. Но потом из меня вырываются эти слова:
— Из всех глупых, упрямых, безрассудных…
— Прекрати разглагольствовать. Это вредно для твоего давления. — Теперь я перед ним. Все хорошо. По крайней мере, мы можем безопасно добраться до песка.
Его ноздри раздуваются.
— Ты правда думаешь, что сможешь поймать меня? Делайла, я бы раздавил тебя, как виноградинку, если бы упал.
— Я крепкая. Я могу удержать тебя.
— Ты виноградинка, — повторяет он. — Сочная маленькая виноградинка.
— Ну вот, ты опять сравниваешь меня с едой.
— Ага. И однажды я как следует попробую тебя на вкус. А теперь шевели задницей. Я уже хочу сойти с этой лестницы.
Остаток пути он следит за моими шагами, будто это его миссия следить за тем, чтобы я не упала. Типичный мужчина. Когда мы наконец доходим до песка, я качаю головой.
— Ну вот и все, — говорю я, уперев руки в бока. — Ты благополучно спустился до пляжа. Теперь звони, когда решишь вернуться обратно, и я приду за тобой.
— Позвонить, когда я?.. О, ради всего святого. — Он проводит рукой по лицу, словно пытаясь сдержать гнев.
Это знак, что пора уходить.
— Что ж, буду ждать звонка.
Я делаю шаг, но Мейкон преграждает мне путь.