Босиком по асфальту

22
18
20
22
24
26
28
30

Разум внушал мне, что этого нельзя допустить. Саша — человек, которого я тщательно вытесняла из своей головы и своего прошлого последние пять лет. Человек, в котором я разочаровалась тогда, когда мне было семнадцать. Человек, к которому я так долго испытывала неприязнь. Мой несносный бывший, о котором я так хотела забыть.

Но душа тихо, сладко, запретно шептала: позволь ему. Ведь вы уже делали это три дня назад, и ничего не произошло. Луна не свалилась на землю. И этот шепот перекрывал весь рев разума. Почти шелест против яростного грохота.

Сейчас бы любой понял, кто их них громче. Естественно, я тоже понимала.

Я хотела поцеловать Воскресенского, и это желание рождалось не в голове, а где-то глубже. Там, где разум бессилен. Сейчас я ощутила то же самое, что почувствовала тогда, в клубе, в тот воскресный вечер. Для меня было шоком вдруг обнаружить в своей душе к нему теплую симпатию вместо прежней отчужденности. Эту отчужденность я взращивала в себе последние пять лет, но стоило мне встретить его сейчас, и от негативных эмоций не осталось и следа.

Лишь повзрослевшие голубые глаза, притягательная ухмылка и непривычная уверенность на почти не изменившемся лице. Глубокие, влажные поцелуи, твердые руки и проведенная вместе ночь. Но тогда я не помнила себя, а сейчас?

Сейчас было странное наваждение во время танца. Сама ведь говорила, что танец — от слова «чувства». Танец — от слова «страсть». Во всем, что произошло, был виноват наш танец, во время которого меня просто захлестнули эмоции.

Вот и вся причина.

— Спасибо за танец, — поблагодарил Саша. Он стоял в своей излюбленной позе: сунув руки в карманы брюк.

— Пожалуйста. Но, кажется, у меня не было выбора.

— В смысле?

— Ты даже не спросил, хочу ли я танцевать с тобой. Просто уволок насильно.

— Лиз, — мягко улыбнувшись, протянул Воскресенский, — у тебя был выбор, ты могла в любой момент остановить меня, развернуться и уйти. И я бы не стал тебя удерживать. Если бы не хотела, ты бы ушла. И сейчас, — он помедлил, как будто думая, договаривать ли начатое, — и в воскресенье ночью.

Я закусила губу, продолжая смотреть в его глаза, понимая, что он прав. Конечно, прав. Я могла уйти в любой момент. И я уже давно решила для себя, что та ночь произошла, потому что пусть и под воздействием алкоголя, но я хотела этого.

А хотела ли я танцевать с ним? Но и здесь ответ нашелся очень быстро. Я окунулась во все те эмоции и ощущения, которые рождались во мне, пока мы энергично вальсировали, и сомнений не осталось: да, хотела. Ведь в голове еще пару минут назад даже промелькнула мысль о поцелуе. Я хотела с ним не только танцевать.

И это желание пугало меня. Оно не должно было возникнуть на трезвую голову. Вообще ничего не должно было быть во мне по отношению к Воскресенскому. Что бы ни случилось.

Не должно.

— Хорошо, что ты это понимаешь, — сказала я, не прекращая смотреть ему в глаза.

— А еще я понимаю, — протянул он, и я заметила, что глаза его хитро заблестели, — что ты хотела всего этого.

— Ой, все, Саш, отстань, — буркнула я, развернулась так резко, что мои волосы стегнули его по груди, и ушла, заливаясь краской.

Вдогонку до меня долетели его смех и голос: