Все это было ложью. Я помнила. Помнила его широкую улыбку, те же самые ямочки на щеках, глупые шутки. Помнила его худые щеки, ясные-ясные глаза и широкие ладони — всегда больше моих. Светло-русые растрепанные волосы, из-за чего пряди постоянно падали на лоб.
Воспоминания о том Саше не исчезли из моей головы. Они поблекли, пожелтели, как старые фотографии, но не канули в небытие.
Я прекрасно помнила все это даже сейчас, когда передо мной стоял уже, пожалуй, совсем другой человек.
— Могу точно сказать, что ты стал шире в плечах, — заметила я, манерно оглядывая его с ног до головы. — И вытянулся как-то. Я думала, что мальчики растут до шестнадцати.
— О, это да! — Он задорно хохотнул, ныряя пятерней в волосы, поправляя светлую челку. — Я сам удивился, когда начал вытягиваться. Наверное, спорт поспособствовал, не знаю.
— Приятная неожиданность.
— Это правда.
— Да. В общем… кроме этого, больше особо ничего не помню, — снова повторила я, кусая губу.
И нет, мне не стыдно. Не буду же я разбрасываться собственными воспоминаниями направо и налево. В конце концов, это мои воспоминания. Хочу — делюсь, хочу — не делюсь. Сейчас вот не хотела. Я еще после танца поняла, что Воскресенский стал слишком проницательным за последние годы. А пока я сама не успела разобраться во всех своих эмоциях, ему в них точно копаться не стоило.
Мне показалось, что Воскресенский недоверчиво усмехнулся.
— Прямо не помнишь?
— Поправочка: я сказала «не особо помню», — напомнила я, деловито поднимая брови и искоса глядя на Воскресенского.
— А есть разница?
— Еще какая. Не помнить — значит вообще. А не особо помнить — значит лишь немного.
— Как сложно.
— Если подумать, то ничего сложного нет, Саша, — отчеканила я, интонационно выделяя слово «подумать».
Он обратил на меня полный скептицизма взгляд.
— Это ты так попыталась меня подколоть?
— Нет, это я посоветовала тебе включить голову.
— Вот оно что.