Завоевания в Центральной и Южной Америке XV—XIX веков. Под властью испанской короны

Преданность оценить труднее. Ярко выраженная преданность короне и ее носителю была традиционной среди американских испанцев еще со времен завоевания; она была одной из характерных черт человека благородного происхождения. Разумеется, она не подразумевала беспрекословное подчинение. Более того, это была преданность королю как королю Индий; она не обязательно подразумевала преданность Испании, которая теоретически и по ощущениям была отдельным королевством (или даже группой объединенных королевств), или уважение к испанцам из Испании. Многие креолы недолюбливали и возмущались полуостровными испанцами, чиновниками и бизнесменами, с которыми они входили в контакт. Это не означало, что иностранцы им нравились больше или они предпочли бы власть иностранцев правлению испанцев; это означало, что испанцы для них были иностранцами. Даже верность короне не была всеобщей; как мы уже видели, меньшинство мыслящих креолов под влиянием английской, североамериканской и больше всего французской политических теорий противились имперской власти теоретически; другие строили против нее заговоры из-за проявления неуважения и пренебрежительного равнодушия и несправедливостей – реальных или воображаемых, – которым они подвергались. Однако в целом креолы были искренне верны своему далекому королю, относились к его высокопоставленным представителям со сдержанным уважением и привычно принимали бюрократическую иерархию с ее paperasserie (бумажная волокита). Что чувствовали индейцы и бедные метисы – трудно сказать. Вероятно, они были склонны думать о своем короле, вице-короле и его судьях как о доброжелательных, но недоступных (и поэтому неэффективных) защитниках от местных угнетателей. Как бы то ни было, чувства индейцев мало влияли на ход событий.

В 1796 году испанское правительство под нажимом Франции, возмущенное заносчивостью военно-морских сил англичан на войне и с подозрением относящееся, как всегда, к намерениям Англии в Америке, преодолело свою антипатию к революции и цареубийству и по договору, подписанному в Сан-Идельфонсо, вступило в альянс с республиканской Францией против Англии. Бросив вызов ведущей морской державе мира, оно подвергло преданность своих колоний испытанию, которое было больше, чем она могла выдержать. Тогда никто не мог предвидеть, что французские войны продлятся с короткими перерывами еще 19 лет; во всяком случае, с 1796 по 1814 год. Испания была в большой степени отрезана от Индий. Правительствам вице-королевств приходилось справляться со все более взрывоопасной ситуацией своими силами. Правительство в Испании – когда таковое было – не могло обеспечить ни снабжение, ни защиту, ни эффективное сдерживание.

В 1797 году англичане захватили Тринидад и поручили своему тамошнему губернатору изучить возможность оказания помощи восстаниям в материковых провинциях. Настоятельные просьбы Миранды, который справедливо считал британское могущество на морях самым сильным оружием против Испании в Америке, начали привлекать внимание в Лондоне. В это же самое время английские эскадры, блокировавшие атлантическое побережье Европы от Ла-Манша до Гибралтара, держали испанские корабли запертыми в Средиземном море. Чтобы обеспечить снабжение колоний, испанское правительство было вынуждено указом от 1797 года открыть порты Индий кораблям нейтральных стран. Непосредственными бенефициарами этого указа стали судоходные компании Северной Америки. Товары, ввезенные из Соединенных Штатов в Испанскую Америку в 1796 году, стоили около 400 тысяч долларов. К 1802 году эта цифра перевалила за 8 миллионов. Разрешенный доступ в порты на практике не мог быть ограничен судами лишь нейтральных стран. Любое временное затишье в военных действиях приводило к тому, что в этих портах появлялось все большее число английских кораблей. Контроль Испании за торговлей с Индиями благополучно закончился в 1797 году и никогда уже не был ей возвращен. Указ 1797 года был первым шагом на пути Индий к независимости. Однако несмотря на свою огромную экономическую важность, он не имел немедленных политических или военных последствий. От британского правительства требовались безотлагательные действия, чтобы выполнить те полуобещания, которые его члены, возможно, дали креолам-эмигрантам. Победой Нельсона при Трафальгаре закончилась последняя попытка испанцев в союзе с Францией заново утвердить свою власть в Атлантике[105], она же еще больше ослабила контроль Испании над Индиями. Но помимо захвата Тринидада, до 1806 года англичане не предпринимали против испанцев никаких военных действий.

Вторжение в том же году Попхэма в Буэнос-Айрес было, по сути, традиционной пиратской экспедицией, предпринятой без каких-либо санкций энергичным офицером, которому стало скучно бездействовать на базе в Южной Атлантике. Знакомые эмигранты в Лондоне уверили Попхэма, что его вторжение будет радушно принято жителями Буэнос-Айреса. Город действительно был выраженно поделен между креолами и испанцами – у первых были связи с англичанами, у вторых – с французами; между теми, кто наживался на контрабанде, и теми, кто хотел покончить с ней. У вице-короля Собремонте, талантливого и энергичного офицера, который раньше с отличием служил интендантом Кордовы, не было в распоряжении войск, и он сомневался в желании жителей города оказывать сопротивление. Он поспешно выехал в Кордову – 15 дней пути вглубь материка, – чтобы собрать армию. Его действия, как и действия Попхэма, были традиционными, как в старые добрые времена. Однако и Попхэм, и Собремонте неправильно оценили ситуацию. Креолы Буэнос-Айреса, несмотря на свои давние связи с англичанами, не хотели менять власть испанцев на господство иностранцев и были глубоко оскорблены радостным захватом полномочий Попхэмом. В таких обстоятельствах креолы и полуостровные испанцы, не занимавшие официальных должностей в городе, могли действовать сообща. Junta видных граждан города – cabildo abierto, что-то вроде неформального расширенного городского совета – быстро взяла управление в свои руки, организовала армию из местных жителей и выдворила людей Попхэма из города всего лишь через три месяца после его прибытия. Непосредственным результатом этого стали рост уверенности в своих силах местных жителей – сама корона трусливо подчинилась этому успеху, назначив местного военачальника Линьерса вице-королем, – и открытие Ла-Платы для английской торговли. Население Буэнос-Айреса, возмущавшееся иностранным вторжением, приветствовало чужеземных торговцев. Порт остался открытым для кораблей всех государств с несколькими короткими интервалами с того времени по сегодняшний день.

Высадка Попхэма и столь же неуспешная экспедиция, отправленная в Монтевидео для его поддержки, были психологическим и стратегическим просчетами. Они также были отклонениями от обычной и очевидной политики Британии, которая состояла в том, чтобы не аннексировать территорию, а обеспечить право на торговлю. Если этого можно было добиться от правительства Испании – хорошо, замечательно; если же нет, то Великобритания будет подталкивать Америку к независимости опять же из-за торговли. Такова была цель следующего плана Великобритании, направленного против Индий: собрать в Ирландии армию под командованием Уэлсли[106] для вторжения в Новую Испанию. Торговля с освобожденной благодарной Мексикой – как надеялись англичане – даст им серебро для финансирования войны с Наполеоном. Миранда, вернувшийся в Лондон после неумелой попытки в 1806 году вторгнуться в Венесуэлу и поднять там знамя восстания, надеялся убедить правительство отправить эту армию в другую сторону – в Венесуэлу. Однако от обеих этих возможностей пришлось поспешно отказаться в 1808 году из-за непредвиденного поворота событий в Испании. Наполеон, заподозрив увертливого фаворита Карла IV, Годоя, в неких намерениях, вторгся в Испанию, заставил Карла IV отречься от престола, а очевидного наследника – Фердинанда VII – отказаться от своих прав, и посадил своего собственного брата Жозефа на освободившийся трон. Высшая аристократия и высокопоставленные чиновники в основном признали государственный переворот; при наличии в стране французских армий выбор у них был невелик. Французы быстро оккупировали Мадрид и крупные города на востоке и севере Испании. Однако вскоре последовала реакция. Оскорбленная национальная гордость вызвала неистовые стихийные восстания по всей Испании. И как всегда случалось у испанцев в кризисные времена, на местах возникли разнообразные juntas (хунты) – временные объединения людей, возглавивших эти восстания. Был образован Регентский совет, который должен был управлять страной от имени находящегося в изгнании Фердинанда VII. Главная или государственная Junta – сначала в Аранхуэсе, а затем в Севилье – не без труда установила свое главенство над местными и муниципальными juntas в других уголках Испании. Эта главная хунта какое-то время более или менее удерживала контроль над частью Юго-Западной Испании и разместила свою штаб-квартиру в Кадисе. Большая часть остальной территории страны была оккупирована, хотя никогда полностью не контролировалась французской армией. Так Испания вступила в долгий период беспощадной партизанской войны. Правительство Великобритании, очень желавшее удержать армии Наполеона в Испании и использовать свое собственное могущество на морях, предложило главной хунте союз и помощь. Ценой, которую оно запросило, что вполне предсказуемо, было разрешение торговать с Индиями – привилегия, которая была неотчетливо обещана, впоследствии отнята, но активно использовалась и тогда, и позже. Военные планы против Индий были забыты. Армия Уэлсли (будущего Веллингтона) отправилась в Испанию, чтобы воевать с французами, а Миранде оставалось только вторгнуться в Венесуэлу без поддержки.

Эти события в Испании поставили трудную проблему сохранения преданности в Индиях не только для верных креолов, но и для испанских чиновников. Обязанностями колониальных чиновников, как и всегда, были поддержание общественного порядка и осуществление каждодневных функций управления. Жозеф Бонапарт был де-факто правителем Испании; его можно даже было бы считать правителем де-юре, раз Карл IV при отречении от престола передал свои права на трон Жозефу и повелел своим подданным подчиниться. Распоряжения, исходившие из Мадрида, теперь приходили от имени Жозефа. Интуиция подсказывала большинству чиновников подчиняться распоряжениям, поддерживать механизм управления в рабочем состоянии и надеяться на лучшие времена. При этом они столкнулись с негодованием испаноговорящего населения, как в Индиях, так и в Испании, против самонадеянности французов и с культом – потому что это был именно культ – среди креолов и испанцев, не занимающих официальные должности, «горячо любимого» Фердинанда VII. Этот несимпатичный неотесанный мужлан – представитель королевского дома, столь безжалостно изображенный Гойей, – тогда казался романтичной и трогательной фигурой, принцем, отвергнутым престарелым отцом и отправленным в ссылку иностранцем-узурпатором. Большинство регионов Индий, даже те, целью которых была полная независимость, по политическим соображениям присоединились к хору сочувствующих, поющему о благородной преданности: можно было быть верным изгнанному и не обладающему властью принцу, не принося в жертву свободу. Но если Фердинанд VII был провозглашен королем Индий, то кто должен был управлять империей от его имени? Кто на самом деле должен был отдавать распоряжения? Центральная Junta не пользовалась в Индиях большим уважением. Это была кочующая с места на место тайная организация. В 1810 году она была почти уничтожена французскими войсками. Впоследствии ее постепенное обретение контроля над местными территориями, казалось, произошло только благодаря помощи армии Веллингтона. Ее несколько схоластический либерализм мало помог повысить ее авторитет. Она ввела представительное правление, отменила инквизицию и цензуру, запретила mita, сбор дани с индейцев, продажу должностей и другие злоупотребления, практикуемые с давних времен; она воплотила все эти реформы в официальном документе – знаменитой Конституции 1812 года. С другой стороны, в своем отношении к королевствам Индий она была сторонницей централизации и занимала, как и все Бурбоны, авторитарную позицию, не имея на то традиционного права. Она проявила меньшее понимание американских реалий, чем многие министры Бурбонов, меньше, чем Аранда, и даже меньше, чем Годой, – оба они играли с идеей делегирования власти. Ее попытки привлечь на свою сторону креолов путем представительства в кортесах, были недостаточными и, наверное, неискренними. Интересы ответственных креолов были более практичными, более местными, более насущными. Большинство из них были консерваторами по характеру и в силу обстоятельств. Они желали такого правительства в Испании, которое защитило бы монархию и католическую церковь от вторжения якобинцев и военных карьеристов из Франции, а также оставило их под властью церкви и монархии и предоставило им возможность заниматься своими собственными местными делами. Они были не больше расположены подчиняться распоряжениям главной Junta, чем принять власть Бонапарта. Если империей будут править juntas, аргументировали они, то американские джентльмены вполне могут создать свою собственную junta. Именно это они и начали делать.

Последовавшая неразбериха понятна, только если не забывать о рассредоточенном, мягкотелом характере имперского правления. Каждое вице-королевство было отдельным автономным королевством, каждое генерал-капитанство напрямую взаимодействовало с королевской властью. Правительства провинций мало контактировали друг с другом; на самом деле они зачастую сильно завидовали друг другу. Реформы Карла III путем рационализации границ провинций и приближения их к естественным границам ускорили процесс отделения и отдаления провинций друг от друга. В отсутствие хоть какой-то координирующей власти в Индиях, когда центральное королевское правительство рухнуло, каждое правительство провинций было предоставлено самому себе, чтобы решать свои местные проблемы без консультаций или руководства, и, естественно, эти решения были разными. Более того, в каждой провинции существовало множество разрозненных интересов. Административный аппарат, в котором работали в основном испанцы с полуострова, все больше и больше отдалялся от креольского общества, которым он управлял; и креольскому обществу тоже недоставало координирующих принципов. Это было общество, в котором господствующее положение занимали местные магнаты и существовала личная лояльность. Это было особенно характерно для преимущественно пастушеских регионов. Не случайно эти регионы – Северная Мексика, Венесуэла, Ла-Плата, где из vaqueros (пастухи), llaneros (житель равнины) и gauchos (гаучо – хороший наездник) можно было легко собрать грозную нерегулярную кавалерию и где любой местный босс мог содержать частную армию из верных ему сподвижников, были теми регионами, где в первую очередь распространились идеи о полной независимости. В регионах, где существовало многочисленное население покорных индейских крестьян, тоже, разумеется, господствовали крупные землевладельцы, но их влияние было более консервативным и более полным пиетета к установленному порядку. В пастушеских районах опасности и тяготы выпаса, охоты и забоя скота приучили сельских жителей к постоянной походной жизни. Люди, выросшие в такой жизни, представляли собой превосходный материал для революции или войны. По этим же причинам пастушеские районы были регионами, где горячее всего звучали требования независимости и где острее всего была междоусобная война. Если один местный магнат, или caudillo, выбирал независимость, его сосед и соперник, вероятнее всего, провозглашал себя приверженцем короны. В этих районах свобода была своим собственным палачом.

Между 1808 и 1812 годами почти каждая провинция Индий сотрясалась от революционных движений того или иного рода. В новых вице-королевствах люди с бо́льшим воодушевлением выступали за немедленную независимость, чем в старых вице-королевствах, но в новых среди революционеров была сильнее тенденция ссориться между собой. В каждой провинции на ход событий влияли местные особенности и личности. Не было двух одинаковых. В Буэнос-Айресе Линьерс – французский эмигрант, который когда-то возглавил местное сопротивление англичанам и которого правительство Карла IV признало вице-королем, – в 1809 году был смещен местными жителями – полуостровными испанцами и их сторонниками и заменен другим вице-королем, присланным из Испании главной Junta; но в мае 1810 года, когда весть об успехах Наполеона в борьбе с Регентским советом достигла Буэнос-Айреса, этот вице-король был, в свою очередь, свергнут в ходе креольского переворота и депортирован вместе с судьями audiencia. Сомнительное соглашение среди представителей местной знати – cabildo abierto – привело к созданию местного правительства – временной junta провинций Ла-Платы. И хотя эта junta не отказалась немедленно и официально от верности испанской короне, власть Испании в этом регионе больше никогда уже не была восстановлена.

И хотя эта временная junta была действительно независима от Испании, она была совершенно не способна осуществлять свою власть за пределами окрестностей Буэнос-Айреса. Монтевидео – растущая гавань-соперница, расположенная на другом берегу устья реки, почти автоматически взяла абсолютно противоположный курс и провозгласила верность Регентскому совету. Между двумя портами началась война, которая с перерывами длилась 4 года. Провинции, расположенные вверх по течению реки, были менее лояльны Испании и ненамного лояльнее Буэнос-Айресу. Огромное неуклюжее вице-королевство распалось на рассорившиеся части. Экономические интересы порта и непосредственно прилегающих к нему материковых территорий вступили в конфликт – как впоследствии покажет история Аргентины – с интересами провинций, расположенных далеко от моря. В захудалом маленьком порту Асунсьоне, расположенном в верхнем течении реки, junta провозгласила Парагвай независимым от Испании в 1811 году и от Буэнос-Айреса в 1813 году. В столь же отдаленном, но экономически более значимом регионе, Верхнем Перу, президент и судьи audiencia Чаркаса были заключены в тюрьму и изгнаны из страны в 1809 году. Интендант этой провинции последовал за ними в 1810 году после восстания в Ла-Пасе, и управление в свои руки взяла «защитная хунта», провозгласившая свою верность Фердинанду VII, но фактически независимая. Однако ее независимость просуществовала недолго. Чиновники и коммерсанты Перу так и не простили отделения Верхнего Перу от старого вице-королевства, и вскоре после этого провинция Чаркас была приведена к повиновению вице-королевскими войсками, присланными из Лимы. Несколько экспедиций из Буэнос-Айреса не добились никаких постоянных результатов, но контратаки из Верхнего Перу на Буэнос-Айрес были такими же безуспешными, и возникла тупиковая ситуация. В самом Перу все оставалось относительно спокойно. Вице-король, имея поддержку более консервативных элементов среди местного населения и регулярные войска в своем распоряжении, сумел сохранить свою власть, несмотря на ряд небольших бунтов и заговоров. Вице-король Перу также сумел, хотя и с большим трудом, подавить гораздо более решительные восстания в Чили. Там события следовали по знакомому сценарию: местные собрания знати, juntas, заявляющие о своей независимости и лояльности Фердинанду VII, арест в 1810 году генерал-капитана. Однако ссоры среди лидеров восставших парализовали временное правительство. Колониальное правление было в 1814 году восстановлено. Лидеры бунтовщиков были либо казнены, либо бежали через Анды в Аргентину.

Вице-королевство Новая Гранада, как и Ла-Плата, появилось сравнительно недавно, огромное, с многочисленными внутренними различиями и отсутствием традиционного единства. Не только каждая провинция в Северных Андах действовала в одиночку; каждый город стал сам себе законом. Фактически муниципальные cabildos были единственными авторитетными оставшимися органами власти в провинциях, где интенданты и судьи были заключены в тюрьмы или изгнаны. Для них была характерна традиция местного сепаратизма, и они обычно брали на себя руководство. Соседние города и вожди занимали противоположную позицию и затевали войны. В 1809 году в степенном Кито группа местных магнатов образовала хунту, отправила в тюрьму членов audiencia и провозгласила себя соправителями от имени Фердинанда VII; их быстро сверг вооруженный отряд, присланный из Санта-Фе-де-Боготы вице-королем, и большинство из них были казнены. После этого в Кито все было тихо до 1821 года. Однако в 1810 году восстание произошло в самой Санта-Фе-де-Боготе, и вице-король был изгнан хунтой, которая признала Фердинанда VII, но не Регентский совет. Тукуман пошел по такому же пути, но Пасто поддержал Регентский совет. Санта-Марта, расположенная на побережье, выступила за Регентский совет, а Картахена с крепостью и ее гарнизоном изгнала губернатора и в 1811 году провозгласила себя суверенным и независимым городом-государством и объявила войну Санта-Марте. Болтливый Миранда, который тогда был уже человеком средних лет (р. 1750), и молодой и неутомимый Боливар прибыли в Венесуэлу в 1810 году, чтобы открыто поднять знамя восстания. Каракас провозгласил себя независимым в 1811 году, но прибрежные города Коро и Маракайбо и ковбойский город Ангостура, расположенный на равнине, объявили о своей поддержке Испании и Регентского совета. Последовала ожесточенная гражданская война между соперничающими вождями, в которой Каракас, уже разрушенный землетрясением, которое многие сочли божьей карой за восстание, был захвачен и разграблен бандой самозваных роялистов. Самым памятным событием этой беспорядочной войны был поразительный форсированный марш маленькой армии под предводительством Боливара, который, выйдя из Картахены, временно отвоевал Каракас в 1813 году. Конец этого этапа войны настал в 1814 году с прибытием из Испании генерала Морильо с регулярной армией. В 1815 году Боливар бежал на Ямайку, Миранда умер в тюрьме в Испании годом позже. К 1816 году весь север Южной Америки снова был приведен в повиновение Испании. Многие лидеры восстаний были расстреляны, а испанский вице-король снова воцарился в Санта-Фе-де-Боготе.

В процветающей Новой Испании события приняли иной оборот. Отречение Фердинанда VII от престола[107] поставило перед правительством знакомую дилемму. Audiencia предложила признать новое правительство Испании, cabildo Мехико – сформировать местное правительство и действовать от имени Фердинанда VII. Вице-король, несколько забегая вперед, поддержал cabildo и созвал общий съезд, но прежде, чем съезд состоялся, он сам был арестован по ордеру audiencia при поддержке городской европейской фракции. Главная Junta в Испании прислала ему преемника, который вполне мог бы справиться с восстанием креолов. Однако в тот 1810 год движение креолов за независимость было прервано и отложено до лучших времен восстанием крестьян и шахтеров в интендантстве Гуанахуато под предводительством идеалистически настроенного и, вероятно, немного неуравновешенного священника Идальго[108]. Восстание Идальго было одним из очень немногих истинно народных вспышек недовольства в тот период. Его в большей степени подогревали земельный голод и возмущение против бедности и долгового рабства, нежели желание политической независимости. Грабежи со стороны возбужденных толп индейцев, которые следовали за Идальго, угрожали и собственности, и общественному порядку, а высшее сословие креолов либо оставалось в стороне, либо примкнуло к правительству вице-королевства, как это сделали креолы Перу против Тупака Амару 30 лет назад. Идальго был казнен в 1811 году. Его преемник на посту руководителя восстания, Морелос, продолжал вести партизанские действия с базы в Акапулько до 1815 года, когда тоже был схвачен и расстрелян.

Фрагментарный и местный характер повстанческих правительств, их взаимная ревность, отсутствие у них крепкой общей поддержки сделали возвращение к власти испанцев сравнительно легким, когда в 1814 году с помощью армии Веллингтона Фердинанд VII был возвращен на трон. Реставрация королевской власти лишила всех, за исключением ярых сепаратистов, теоретических оснований для восстаний. Она также освободила значительное число опытных военных для службы в Индиях. К 1816 году колониальная администрация была восстановлена везде, за исключением бассейна реки Ла-Платы, почти в том же виде, в каком она существовала до 1808 года. Ее можно было бы восстановить и там, если бы правительству Испании удалось получить военную помощь, о которой оно просило у других европейских монархов. Однако Великобритания, надежно контролировавшая путь через Атлантику, отказалась и вмешиваться, и дать возможность вмешаться другим. Ресурсов одной Испании было недостаточно, чтобы пытаться подчинить себе Буэнос-Айрес, особенно после того, как лояльный ей Монтевидео в 1814 году капитулировал перед porteňos (портовые жители, жители Буэнос-Айреса). Во всех остальных регионах Индий снова пришли к власти испанские губернаторы. Отряды guerrilleros (партизан), которых не всегда можно было легко отличить от бандитов, продолжали кое-где существовать – в Мексике, больше в Венесуэле, но везде эти неорганизованные группы сдерживались – по крайней мере, какое-то время – армиями вице-королевств. Интересно поразмыслить о том, что могло бы быть достигнуто своевременными уступками. Распад империи фактически уже далеко зашел, несмотря на внешнюю реставрацию имперского единства, и, вероятно, ему невозможно было долго препятствовать; но вооруженное восстание и гражданскую войну можно было бы отсрочить, а возможно, даже избежать. Великобритания, которая категорически противилась вооруженному вмешательству какой бы то ни было европейской державы, была готова поддержать посредничество европейских стран, тем более что герцог Веллингтон был самым приемлемым для всех посредником. Вероятно, мог бы быть найден способ достижения компромисса в управлении Индиями. Испанцы не всегда были бескомпромиссными; Аподака – последний решительный вице-король Новой Испании – показал себя и реалистом, и великодушным человеком. И креолы не всегда были непримиримыми; большинство из них были консерваторами, многие – сентиментально лояльными. До вторжения Бонапарта Годой предлагал создать независимые королевства в Индиях под властью правителей из принцев королевской крови. Многие революционные лидеры не желали ничего лучшего. В 1821 году Итурбиде[109] в Мексике предлагал нечто подобное. Сан-Мартин верил в ценность монархических институтов. Даже поборники независимости в Буэнос-Айресе – Бельграно и Морено – желали примирения с Испанией при условии признания их независимости. Однако Фердинанд VII этого не потерпел бы. Его воцарение на троне означало возврат старого режима, абсолютизма, инквизиции и так далее. И либеральные революционеры, которые в 1820 году принудили его временно и неискренне принять конституционное правление, проявляли не больше сочувствия стремлениям креолов, чем сам Фердинанд VII. Их отношение к американцам было не столько полно желания подавить, сколько равнодушия. В 1820–1823 годах колониальные дела редко были предметом споров или даже обсуждения в прессе. Вице-короли и военачальники в Индиях не получали подкреплений, поставок или даже четких указаний. Однако либеральные министры без колебаний отвергли Кордовский договор Итурбиде. Более того, их радикализм и антиклерикализм глубоко потрясли консерватизм креолов и обратили церковь в Индиях против правительства Испании. Когда в 1823 году Фердинанд VII обрел абсолютную власть в Испании и начал жестокие репрессии, он делал это с помощью ненавистных французов. Ни монархия, ни правительство, ни церковь в Испании не могли тогда ни вести переговоры с недовольными креолами, ни предложить им объединяющий принцип, чтобы вернуть их преданность. Испания должна была либо заново завоевать свои колонии, либо примириться с их потерей.

Таким образом, войны за независимость подразделяются на два четких этапа: с 1808 по 1814 год и с 1816 по 1825 год. Каждый этап сопровождался крупными бунтами в самой Испании с последующей дезорганизацией и утратой боевого духа в армии, морали – у церкви и гражданских служащих за границей. С 1808 до 1814 года история империи была историей распада. Между 1814 и 1816 годами дисциплина и управление из центра в большой мере были возвращены насильно, и в 1816 году правительства вице-королевств снова были грозными и хорошо вооруженными. Последний этап, с 1816 по 1825 год, неизбежно был историей организованного завоевания и гражданской войны. Боливар и Сан-Мартин были главными завоевателями; их конными последователями были льянерос (жители равнин Венесуэлы) и гаучо из региона Ла-Платы. Боливар – креол-аристократ, интеллектуал – смолоду еще до отречения Карла IV был убежден, что стремления жаждущих свободы американцев несовместимы с имперскими характером и традициями Испании. Для него не имело значения, какое правительство правит Испанией; имперские традиции, незнание Америки, отсутствие симпатии к ней казались постоянными. События 1814–1816 годов подтвердили для него взгляды, которых он всегда придерживался, что спасительный лозунг лояльности Фердинанду VII был трусливым притворством. Боливар дал революции интеллектуальное ядро, доктрину, которой у нее не было прежде. Его страстное стремление к независимости выросло не из личного тщеславия или обиды на проявления неуважения лично к нему, а из изучения произведений французских проповедников свободы и разума и из романтического восхищения воображаемыми достоинствами патрицианской Римской республики. Он был доктринером-республиканцем, а также патриотом Венесуэлы и американским революционером. Он привнес в революционный проект мощный личный магнетизм и ораторский дар.

Боливар вернулся в Венесуэлу из своей ссылки в Западные Индии в конце 1816 года. С помощью диктатора Гаити Петиона он собрал своих вооруженных последователей, большое количество оружия и боеприпасов; а голландские купцы в Кюрасао, чуя перемену ветра, предоставили ему транспорт. Его первым значительным успехом был захват речного порта Ангостуры (ныне Сьюдад-Боливар) в нижнем течении Ориноко – бывшего опорного пункта роялистов. Обосновавшись там, он объединил различные партизанские отряды Восточной Венесуэлы в небольшую, но грозную нерегулярную армию, способную бросить вызов профессиональной армии Морильо. Его армию укрепляли и в какой-то степени обучали английские и ирландские солдаты, оставшиеся безработными после заключения мира в Европе. Некоторые из них искали поживы или приключений, другие были воодушевлены идеями борьбы за свободу или ведомы личным преклонением перед Боливаром. Это была армия численностью менее 3 тысяч солдат, которая в 1819 году обошла с фланга армию Морильо, пересекла Восточные Анды по высокогорному и страшно опасному пути и одержала победу в сражении при Бояке. Вице-король уехал в Картахену, а Боливар вошел в Санта-Фе-де-Боготу как «освободитель Новой Гранады».

Прежде чем покинуть Ангостуру, Боливар в своем обращении к конгрессу недавно возникшей и борющейся республики Венесуэла выступил с самым красноречивым манифестом, содержавшим идеи аристократического республиканизма в Америке. Он уверенно писал в Буэнос-Айрес об «американском договоре, объединяющем все наши республики в одно политическое образование, в единое общество с единым лозунгом, призывающим к единству в Южной Америке». Испанское правительство, как мы уже видели, пытавшееся управлять всеми этими вице-королевствами из Мадрида, тщательно следило за тем, чтобы они были обособлены друг от друга. Новый идеал революционного единства – хоть, как оказалось, и недолго просуществовавший – был мощным стимулом для приложения усилий. Все пришло в движение и на юге. Сан-Мартин, профессиональный солдат, прошедший обучение в испанской армии на полуострове и теперь командовавший армией Ла-Платы, понимал, что новые республики не будут в безопасности, пока не будет уничтожена власть вице-короля Перу. Он также понимал, что прямой путь для нападения через Верхнее Перу слишком длинен и труден, но из тупика «северной войны» можно выйти, напав с моря. Внимание Сан-Мартина к материально-техническому обеспечению и деталям было резким контрастом в сравнении с интуитивной отвагой и магнетическими лидерскими качествами Боливара, но оба они возглавляли успешные экспедиции, напоминавшие подвиги конкистадоров. В 1817 году Сан-Мартин повел свою армию через Анды в Чили, где разгромил испанские войска в Майпу и создал еще одну республику. В Чили Сан-Мартин искал средства, чтобы построить флот, который мог перевезти его армию на север вдоль побережья Перу, и нашел организатора и гениального флотоводца в лице Кохрейна. Из всех британских наемников, которые предложили свои мечи испано-американским вождям, Кохрейн, наверное, интересен больше всего. Аристократ с радикальными взглядами, морской офицер, обойденный при продвижении по службе, шотландец, с которым, как он считал, поступили несправедливо английские адмиралы, – его чувства и настроения были очень похожи на чувства и настроения многих видных креолов. Наверное, в Южной Америке он чувствовал себя как дома. На самом деле он обладал слишком беспокойным духом, чтобы долгое время чувствовать себя как дома где бы то ни было. Он обнаружил, что сотрудничать с Сан-Мартином ненамного легче, чем с лордом Гамбьером, но он пригодился Сан-Мартину при нападении на Перу.

Пока Кохрейн и Сан-Мартин собирали свой импровизированный флот в Чили, а Боливар, измотанный армией Морильо, пытался построить республику Гран-Колумбия (Великая Колумбия) из осколков вице-королевства Новая Гранада, способность Испании организовать вторжение снова была парализована революцией, начавшейся в 1820 году. Сильная армия, собранная в Кадисе и предназначенная для отправки в Индии, быстро взбунтовалась. Без надежды на подкрепления и без уверенности в своем центральном правительстве роялисты были обречены. Морильо уехал в Испанию, а его преемник был не соперник Боливару. В 1820 году Сан-Мартин покинул Чили по морю, чтобы получить более богатый приз – Перу. Это старое (с 1544 г.) вице-королевство было теперь между молотом и наковальней: между Сан-Мартином, двигавшимся с побережья, и Боливаром, наступавшим через Колумбию и Кито. Вице-король Хоакин де ла Песуэла (1761–1830) в поисках более подходящего места для обороны отступил в горы. Песуэла приложил максимум усилий к тому, чтобы наладить в своем вице-королевстве оборону. У него было около 23 тысяч солдат, причем многие из них – необстрелянные новобранцы. Он жил в Перу много лет и хорошо знал, с какой злобой местное население относится к испанцам. Подобно проконсулам в рушащихся империях, он пошел на то, чтобы уговорить своих испанских служащих, особенно военных, быть повежливее со своими колониальными коллегами, что лишь заставило их заподозрить его в слабости при подавлении восстания, которое тем временем делало успехи. Большая часть Северного Перу во главе с маркизом Торре Талье – интендантом Трухильо, чиновником-креолом, пользовавшимся доверием, перешла на сторону Сан-Мартина вскоре после его появления там. Целый войсковой батальон, который считался верным вице-королю, тоже перешел на его сторону. В Лиме было много преданных людей или, по крайней мере, людей, которые не желали беспорядков, но ее было трудно оборонять, поэтому вице-король увел свои войска в Sierra после неудачной попытки провести с Сан-Мартином переговоры. Испанские офицеры Песуэлы заставили его подать в отставку и заменили его человеком из своих рядов – профессиональным военным, в котором они были больше уверены. Короне ничего не оставалось, кроме как утвердить этот военный переворот. Новый вице-король Хосе де ла Серна (1770–1832) стал последним вице-королем Перу. Он был талантливым и опытным полководцем, но обстоятельства его назначения были зловещим прецедентом как для Испании, так и Америки. Тем временем Сан-Мартину была предоставлена возможность занять город, провозгласить республику, а себя – «Защитником»; городское население, которое не особенно желало быть освобожденным, по крайней мере аргентинцем, приняло его с угрюмым недоверием.

Когда два лидера повстанцев, Боливар и Сан-Мартин, встретились лицом к лицу и разыграли, фигурально говоря, свою загадочную партию в покер в Гуаякиле, именно Сан-Мартин поверил блефу, поддался на уговоры и уехал в эмиграцию во Францию; и именно Боливар и его командиры стали «защищать» Перу и сражаться с армиями вице-короля и там, и в Боливии. Прошли три года яростного сопротивления и тяжелых боев, прежде чем Сукре одержал победу при Аякучо, а вице-король сдался; но решение вопроса хоть и затянулось, не вызывало сомнений. Только сильные подкрепления могли бы спасти вице-королевство Перу. Французы, которые в 1823 году вернули Фердинанду VII абсолютную власть, могли бы дать такие подкрепления – за деньги; но Великобритания, главенствовавшая на морях и ревностно относившаяся к возможным торговым конкурентам, так как ожидала большой прибыли от торговли с Южной Америкой, по-прежнему не потерпела бы там ничьего вмешательства, кроме Испании. А Испания, дезорганизованная, теперь уже не имела средств осуществить решительное вторжение.

Мексика добилась того же, что и Перу, но, что характерно, другим путем. После казни Морелоса в 1815 году возглавляемые им мятежники раскололись на несколько отрядов, которые продолжали существовать, сочетая революционный пыл с разбоями, и представляли собой настолько серьезную местную проблему, что потребовались регулярные вооруженные силы для их сдерживания. Их главным вожаком был Герреро, который позже стал президентом Мексики. Полководцем, руководившим операциями против Герреро, был выдающийся креол по фамилии Итурбиде, один из тех, кто отвернулся от Испании из-за экстремизма радикального правительства в 1820 году. Есть факты, свидетельствующие о том, что Итурбиде в течение какого-то времени строил планы политического переворота; как бы то ни было, в 1821 году он вместе со своими войсками перешел на сторону Герреро и достиг с ним договоренности на основе знаменитого «Плана Игуала». Этот оригинальный документ предлагал независимую конституционную монархию под властью принца из дома Бурбонов, сохранение католической веры и юридическое равенство всех граждан независимо от расы. Новый вице-король, назначенный радикальным правительством в Испании вместо Аподаки, был вынужден принять этот план, но испанское правительство расторгло это соглашение, и тогда Итурбиде провозгласил себя императором Мексики. Он недолго пробыл на этом посту; в 1823 году он был низложен, а в 1824-м – расстрелян; но независимость, которую он провозгласил, никто никогда серьезно не оспаривал.

Войны за независимость были первыми крупными войнами на суше, которые происходили в Индиях с середины XVI века. Это были гражданские войны со всеми присущими им сложностями и жестокостью и были очень схожи с теми кровопролитными войнами, которые последовали за завоеванием Перу. Армии были маленькими – даже крошечными – по отношению к обширным, пугающим просторам, на которых они действовали. У обеих противоборствующих сторон было некоторое количество дисциплинированных регулярных войск и убежденных добровольцев. Почти все сражавшиеся были американцами. Изначально Морильо привез свои регулярные войска из Испании, но его люди были перебиты, или умерли, или дезертировали, и их заменили местные новобранцы. Лишь несколько сотен полуостровных испанцев сражались при Аякучо. Рядовые солдаты с обеих сторон были в основном незажиточные белые, индейцы, метисы, связанные со своими лидерами полуфеодальным подчинением; одни пришли под нажимом, другие были движимы классовой завистью или надеждой на поживу. Их преданность была ненадежной, что естественно, учитывая то, что платили им далеко не регулярно; часты были бунты и дезертирство. Королевские армии, как можно было ожидать, в этом смысле страдали больше, чем мятежники, особенно ввиду того, что американцам не нравилась официально поддерживаемая дисциплина, которую требовали соблюдать испанские офицеры. Тому, что Сан-Мартин с легкостью занял Лиму, сильно способствовало то, что на его сторону перешел батальон регулярной армии, который Морильо – а он не мог без него обойтись – послал туда для подкрепления армии вице-короля; но вскоре после этого взбунтовался, в свою очередь, республиканский гарнизон в Кальяо, состоявший из аргентинских солдат. Войска были особенно склонны к бунту или дезертирству, когда их призывали служить вдали от дома. Боевой лозунг, который дали им их командиры, был обычно «За родину!», но их патриотизм носил местный характер, а их верность была верностью a la patria chica (малая родина). Они могли драться как тигры, когда ими хорошо командовали, и этот конфликт породил некоторых замечательных командиров. Среди них, особенно на стороне короля, были профессиональные военные, которые воевали, потому что им за это платили, потому что это был их долг; гораздо большее их число с обеих сторон, но особенно на стороне мятежников, были местными вождями. Некоторые, как Боливар, воевали в присущей им интеллектуальной манере и с эмоциональной силой, размахивая, так сказать, саблей в одной руке и «общественным договором» – в другой. Но гораздо больше было тех, которые воевали, как это делали их предшественники сначала во время Конкисты, затем в битвах при Лас-Салинасе (1538) и при Чупасе (1542), чтобы создать свои вице-королевства. Конкистадоры достаточно часто оставляли без внимания желания короля, которого они почитали, но которому не подчинялись. Король, в свою очередь, принимал какие только мог меры к тому, чтобы усмирить своих чересчур могущественных подданных. В середине XVI века король через своих чиновников в целом брал верх. Вице-короли и oidores получили от конкистадоров бразды правления королевствами, которые те завоевали. В начале XIX века преемники конкистадоров взяли свой запоздалый реванш и выставили чиновников вон. Результатом, что вполне предсказуемо, стал хаос. Конкистадоры сражались друг с другом так же ожесточенно, как они сражались с Атауальпой или Манко Инкой. Освободители и их преемники расстреливали или изгоняли друг друга так же легко, как воевали с вице-королями. Боливар, как и Сан-Мартин, избежал убийства, но оба они умерли, будучи отстраненными от власти. Почти каждую страну в Испанской Америке в 1820-х годах раздирали гражданские войны между соперничавшими caudillos. В некоторых из них единственно возможным выходом было отделение от империи; в других – диктатура. Испанская Америка была действительно теперь свободна.

Заключение. Наследие Империи