Завоевания в Центральной и Южной Америке XV—XIX веков. Под властью испанской короны

Это не значит, что правительства вице-королевств в Индиях поощрялись к проведению идеологической «охоты на ведьм» или что они действительно это делали. Их отношение к происходившему было в высшей степени практичным. По крайней мере до 1780-х годов они редко преследовали людей просто за то, что у них имелись книги, содержавшие радикальные идеи, или даже за осторожное озвучивание радикальных идей, если только эти идеи не были связаны, – или считалось, что они связаны, – с подрывными умыслами. Иностранные книги, содержавшие потенциально революционные идеи – многие из них были официально запрещены, – на самом деле были широко доступны. Они прибывали в Индии не только как контрабандный товар иностранных торговцев, но и из Испании, где они имели хождение и были хорошо известны, в багаже испанских чиновников и купцов; их привозили на родину богатые молодые креолы, ездившие в Европу для завершения образования; иногда их дерзко печатали в Индиях. Да, существовала цензура, которой руководила инквизиция, которая давно уже не сжигала еретиков, но по-прежнему иногда сжигала книги. Цензура была запоздалой, раздражающей и временами пуритански эксцентричной; например, к «Тому Джонсу» она отнеслась с огромным подозрением. С другой стороны, она была вялой и неэффективной, и ее легко можно было обойти. Не только Дидро и Франклин, но и Руссо и Рейналь[102] были хорошо известны и широко обсуждаемы, по крайней мере в узких кругах интеллектуалов, которые изучали их произведения. Идеи Руссо, как известно, бросили вызов условностям политической жизни в XVIII веке во многих уголках мира. Для Индий Реналь был автором, даже еще больше возмущающим умы, потому что был более конкретен. «Если когда-нибудь в этом мире произойдет успешная революция, – писал он, – то она придет из Америки».

Доступность запрещенной литературы и легкое волнение от ее нелегального хождения отчасти объясняли ограниченное влияние sociedades económicas. Эти общества имели официальных спонсоров. Они ограничивались не вызывавшими споры темами и осторожными предложениями постепенных реформ. И хотя они были ценными площадками для ведения интеллектуальных дискуссий, они не привлекали настоящих радикалов или недовольных, которые больше тянулись к полусекретным организациям, таким как масонские. Они не оказывали никакого влияния на не относящееся к интеллектуальной элите большинство креольского общества, в то время как их рационализм вызывал подозрения у консервативных чиновников и церковнослужителей. Членами sociedades económicas были в основном чиновники с либеральными наклонностями и небольшое число респектабельных местных жителей с претензиями на интеллектуальность. Они были почти единственными светскими организациями в колониях, в которые входили и креолы, и испанцы с полуострова; но именно этот факт и мешал им придерживаться какой-то эффективной линии в их деятельности. Немногие из них продержались сколько-нибудь долго. Пока они существовали, они частично и на время скрывали, но совершенно не сумели преодолеть глубокий раскол в обществе Индий, растущую взаимную враждебность между испанцами, рожденными в Индиях, и испанцами, рожденными в Испании.

Такие напряженные отношения существуют во всех колониальных обществах. Старожил презирает новичка, недавно прибывшего «из дома», хотя в то же время он может желать безопасности и городской жизни, которые и воплощает в себе «дом». Поселенец, который связал себя с новой землей и рискнул своим капиталом и, быть может, своей жизнью на ней, может презирать получающего жалованье чиновника, который приезжает сюда на несколько лет и ничем не рискует. Давнего жителя, возможно, уже не в первом поколении, который знает свой край и понимает – или думает, что он понимает – местных аборигенов, которых он нанимает на работу, раздражает чиновник из метрополии, проводящий политику, основанную на общих теориях о том, как следует обращаться с «аборигенами». Колониальный купец, торгующий по высоким ценам импортными промышленными товарами, возмущается поставщиком из метрополии – будь то производитель или грузоотправитель, – особенно тогда, как часто случается, когда монополия организована для того, чтобы поддерживать цены на высоком уровне. Все эти возмущения и обиды в истории Индий появились рано. Через несколько лет после завоевания Новой Испании «старые завоеватели и поселенцы» уже выражали недовольство тем, что королевское покровительство проявляется по отношению к новичкам, недавно прибывшим из Испании. Имперский Потоси – источник огромного богатства – был печально известен своими кровавыми междоусобицами между группами европейцев. Всех испанцев, проживавших в Индиях, объединяла зависть к торговой монополии Севильи.

В XVIII веке эти напряженные отношения стали все больше обостряться. Многие наблюдатели комментировали эту нарастающую неприязнь. Ульоа и Хуан в середине этого века, Гумбольдт в его конце отмечали, что испанцы-американцы лучше относятся к иностранцам, чем к испанцам из метрополии. Произошли значительные изменения в групповых названиях. В XVI и XVII веках рожденные в Америке испанцы обычно называли себя испанцами, связывая себя с испанцами из Испании, гордясь своей расой и культурой и проводя различие между собой и индейцами; метисы из богатых семей часто делали то же самое. Во второй половине XVIII века американские испанцы стали больше осознавать себя как класс, проводя различие между собой и метисами, а также испанцами из метрополии. Начиная приблизительно со времени Семилетней войны – если верить Гумбольдту – они начали называть себя Americanos (американцами). Название «испанец» они оставили для испанцев из метрополии, которым они также дали обидные прозвища – негодующее gachupín (испанишка) или презрительное chapetón (неловкий, неумелый, хвастун). Приблизительно в это же время испанцы из метрополии начали широко использовать слово criollo – креол в отношении американских испанцев, которых они тем самым связывали с индейцами, метисами, неграми, мулатами и так далее в сложной иерархии «каст».

Раскол в белом обществе в Индиях был больше чем просто предубеждение или обзывание прозвищами. Он ширился благодаря политическому, экономическому и общественному недовольству. В основе этих обид и недовольства лежало возмущение дискриминацией одних перед другими. Например, в политической области существовала дискриминация при назначении на должности. Это была давняя обида особенно потому, что такая дискриминация противоречила первым принятым законам, которые покровительствовали сыновьям испанцев, рожденным в Индиях. Как правило, назначения, о которых идет речь, были не на самые высокие должности; креольское общество предполагало, а затем согласилось с тем, что вице-короли как представители лично короля будут аристократами из Испании; отдельные вице-короли могли быть крайне непопулярными, но в целом креолы благородного происхождения пресмыкались во дворцах вице-королей, как и следовало ожидать, со всем снобистским соперничеством, характерным для «правительственных резиденций» повсюду в мире. В какой-то степени то же самое было справедливо и для высокопоставленных судей, хотя значительное число креолов стали oidores или fiscales; один-два из них действительно стали вице-королями. Реальная проблема – empleomanía имела место на более низких уровнях чиновничьей иерархии при соперничестве за должности, которые в XVIII веке среди испанцев (а также французов и англичан) по-прежнему считались местами, откуда можно извлечь доход, нежели постами, работа на которых означала доверие к чиновнику. При Габсбургах ответ на empleomanía креолов был простым и негероическим. Доходные должности, например бесчисленные должности секретарей, обычно продавались либо короной, либо по частному договору, и у креолов был такой же шанс побороться за них, как и у Peninsulares (испанцев с полуострова), и даже больший. Даже тогда, когда доходные должности продавали или дарили в благодарность людям, приехавшим из Испании, получатели обычно сдавали их в аренду креолам. Губернаторы провинций и чиновники казначейства, которые получали жалованье, тоже зачастую – хотя и незаконно – покупали свои должности. Местные судебные должности, alcaldes mayores и corregimientos, и большинство муниципальных должностей обычно отдавались местным жителям; бедные креолы благородного происхождения обычно делали себе состояния, работая на таких должностях, и всегда были длинные списки ожидающих и надеющихся претендентов. В XVIII веке эта удобная небрежная система смены чиновников попала под удар. Одно за другим правительства Бурбонов пытались ограничить практику продажи должностей с некоторым успехом. На практике часто трудно провести различие между законной выплатой короне назначенной цены при покупке должности и нелегальной выплатой взятки чиновнику за его помощь в получении назначения. Последний вид сделок не исчез и в наши дни; но документы указывают на то, что признанные и законные продажи должностей короной были ограничены ко времени правления Карла III (1759–1788) доходными должностями и почетными должностями – главным образом escribanías и местами в городских советах. Продажи такого рода существовали до начала XIX века. В 1812 году «либеральному» правительству была оставлена возможность сделать продажу всех должностей незаконной и навлечь на себя бурю негодования креолов. Более серьезным препятствием перед empleomanía стали введение интендантств и отмена corregimientos и alcaldías mayores при Карле III. Многие держатели этих старых должностей действительно стали subdelegados при новой системе; но subdelegados в течение какого-то времени, по крайней мере, были лишены самых доходных привилегий, которыми пользовались их предшественники: repartimiento de comercio, и они были подотчетны черствым вышестоящим начальникам с полуострова – интендантам. Правительство империи, естественно, относилось к чиновникам-креолам с подозрением. Живя в тесно переплетенных изолированных сообществах, они не могли не оказаться под давлением местных проблем и обязательств; как только они получали ответственную должность, то были склонны оказывать протекцию и продвигать по карьерной лестнице своих родственников и друзей; а их отношение к индейцам было печально известно своей суровостью (по европейским меркам). Естественно, что они реагировали на подозрительность правительства оскорбленным негодованием. То, что испанским министрам, стремившимся к усовершенствованию, казалось уже запоздавшей реформой, являлось в глазах жаждущих должностей креолов лишением их из мести законной благоприятной возможности.

Аналогичные соперничества и обиды возникали и из-за выгодных должностей в церкви. XVIII век не был заметно духовным веком где-либо в Европе, и церкви в Индиях, в отличие от гражданской администрации, доставляло мало хлопот реформаторское рвение. Однако духовенство в Индиях всегда было склонно к ссорам. В XVIII веке большая часть их ссор происходила из-за церковных владений и доходов. Patronato никогда открыто не доходило до продажи бенефиций, как и до открытой дискриминации креолов. Обычно оно сводилось к представлению испанцев, прибывших с полуострова, епископам. Эта тенденция не вызывала большого возмущения, да она и не была чем-то исключительным; некоторые креолы становились епископами. Креолы часто становились канониками, инквизиторами, ректорами университетов; один или два креола даже стали архиепископами. Самые ожесточенные ссоры возникали не из-за этих высоких должностей и не из-за обычных приходских должностей, которые к этому времени обычно занимали креолы, метисы или даже, редко, индейцы. Они возникали из-за должностей архиепископов или глав районов в некоторых религиозных орденах. «Сдача в аренду этих должностей настолько важна, что они более желанны в тех краях и с большей вероятностью приведут к раздорам». Более того, эти должности были выборными, так что монахи в каждой провинции поневоле образовывали две партии – партию европейцев и партию креолов. Партия креолов была обычно более многочисленной, но европейцы обычно получали поддержку от своего начальства в Испании. Обычное modus vivendi (здесь: временное соглашение) представляло собой договор, по которому провинцией управляли по очереди креол и европеец, каждый в течение трех лет. Во многих местах это приводило к периодически возобновляющимся конфликтам между «местными» и «пришлыми» и к энергичным усилиям со стороны «местных» помешать «пришлым» сменить их, так что напряженные отношения между испанцами и креолами сохранялись и передавались духовенству низшего ранга и обществу в целом.

Экономическое соперничество шло по несколько другому сценарию. В течение 150 лет, начиная с официальной организации Carrera в середине XVI века и до начала Войны за испанское наследство (1701–1714), небольшое число торговых домов с главными конторами в Севилье совместно владели законной и на протяжении многих лет довольно действенной монополией на основной объем торговли с Индиями. Укрепившиеся на своих позициях и уверенные в себе, они ограничивали объем своей торговли с Индиями таким объемом товаров, который, как им казалось, они могли продать без труда, и назначали высокие внеконкурентные цены. В Индиях существовали две соответствующие группы оптовых торговых домов: одна была сосредоточена в Мехико, а другая – в Лиме; каждая была объединена, как и севильские купцы, в consulado. Бо́льшая часть товаров, выгруженных в Веракрусе, продавалась купцам в Мехико; выгруженных в Портобело – купцам из Лимы. Мелкие купцы из провинциальных городов тоже совершали прямые покупки в порту. Но крупные фирмы в столицах всегда имели преимущество, потому что со своими большими финансовыми ресурсами они могли позволить себе не спешить, отложить покупку до того времени, когда флотам нужно будет возвращаться в Испанию, в надежде снизить цены. Европейские товары распределяли по вице-королевствам из столичных складов aviadores – купцы, которые зачастую были ростовщиками. Они руководили караванами мулов, покупали товары у оптовых торговцев в кредит и продавали их опять же в кредит работникам ранчо, шахтерам на границе серебродобывающих районов и владельцам магазинов в провинциальных городах. Оптовые торговцы крепко держали в своих руках внутреннюю торговлю в вице-королевствах, как когда-то Consulado – трансатлантическую торговлю. Жалобы потребителей на высокие цены и нерегулярные поставки были направлены как против колониальных оптовиков, так и испанских грузоотправителей в далекой Севилье. Главное и самое очевидное соперничество шло не просто между колонией и метрополией, а между могущественными группами посредников, группами креолов Мехико и Лимы и Севильской группой. Между ними постоянно происходили стычки не только из-за того, чтобы одним получить преимущество перед другими при заключении сделок, а чтобы добиться законодательной поддержки от короны. Испанская группа стремилась укрепить законную монополию Севильи, а колониальные группы пытались ее ослабить и сохранить свои собственные преимущества на местах.

Возрастающее давление иностранной конкуренции, естественно, благоприятствовало колониальным группам, и Война за испанское наследство обеспечила им победу. На какое-то время галеоны и торговые флотилии перестали приплывать. Иностранные контрабандисты, которые до этого действовали главным образом в регионе Ла-Платы и мелких гаванях Карибского бассейна, теперь смело появлялись и в мексиканском Веракрусе и перуанском Кальяо. Колониальные оптовики имели широкий выбор товаров, и по крайней мере часть контрабандной торговли была легализована по мирному договору путем концессий, выданных Компании южных морей. Грузоотправителям из Севильи и Кадиса после войны пришлось пытаться заново утверждать свое место в новом мире конкурентов. Небольшие флотилии, которые выходили из Кадиса через нерегулярные и все удлиняющиеся интервалы времени, становились в основном дорогостоящими провальными предприятиями. Часто бывало, что товары, которые они привозили, отказывались принимать импортеры в Мехико и Лиме или же их продавали с разорительным убытком. Flotistas и galeonistas – купцы из Севильи или Кадиса, которые сопровождали флоты, чтобы продавать товары, вместо того чтобы быть представителями надежной и сдерживающей монополии, сами оказывались во власти своих покупателей.

Ответом, который последовал с полуострова, как мы уже видели, были постепенный, но в конечном счете полный отказ от практики отправки флотилий, создание акционерных компаний в соответствующих сегментах торговли, открытие в конечном счете всех портов Индий для купцов из любого уголка Испании. Эти меры, совпавшие – так уж случилось – с возрождением кораблестроения и перевозок грузов вообще и заметным развитием некоторых, имеющих к этому прямое отношение производств в Испании, достигли значительного успеха. Однако в колониях их приветствовали не везде. Акционерные компании были объектами всеобщей ненависти в тех регионах, которые те обслуживали и эксплуатировали. Открытие Ла-Платы было жестоким ударом по торговле Лимы и вызвало там большое возмущение. Хуже того, традиционно медлительные операции монополистов из Севильи – Кадиса, которые так удобно дополняли контрабандные поставки, во второй половине XVIII века уступили более агрессивным методам ведения дел торговцев из других регионов Испании – экономных и предприимчивых басков, хитрых каталонцев, умение торговаться которых веками оттачивалось в восточной части Средиземноморья. Эти люди, в отличие от старых монополистов, не довольствовались тем, чтобы сбросить свои товары на берегу и ожидать покупателей. Они двигались вглубь от береговой линии, покупали мулов и начинали дистрибьюторский бизнес и действовали как aviadores. Они становились владельцами магазинов и даже оптовыми торговцами, составляя конкуренцию местным торговцам в городах. Они проникали в consulados и даже в городские советы, в которых сколачивали партии представителей испанцев с полуострова и группы давления часто с молчаливого согласия официальных лиц. Естественно, местное торговое сообщество испытывало к ним неприязнь, и их вторжение было еще одной причиной напряженных отношений между креолами и испанцами с полуострова.

К этим конкретным обидам как ежедневный неотступный раздражитель добавлялось общественное негодование. Лидеры креольского общества – люди, которые подавали пример общественного поведения всем белым жителям колонии, – были аристократами. Они считали себя духовными, если не прямыми, наследниками конкистадоров. Многие из них были богаты. В своих обширных поместьях среди полурабов-крестьян они обладали неоспоримой отеческой властью. В городах они образовывали сплоченные олигархии, члены которых прекрасно знали друг друга и пользовались уважением городского населения. Они во многом контролировали деятельность местных органов управления либо посредством личного участия, либо косвенно через менее значительных людей, которые находились у них в подчинении. Они использовали свою власть, чтобы сопротивляться нововведениям – «не будить лиха, пока спит тихо». По отношению к своему далекому королю они провозглашали и действительно испытывали традиционную лояльность, формальную лояльность аристократов, основанную на допущении, что король на деле не будет деятельно вредить их интересам и вмешиваться в их образ жизни. Они относились к вице-королям, которые были личными представителями короля и обычно тоже аристократами, с церемонным уважением. Будучи консерваторами, они почитали церковь и судебную власть. К мелким чиновникам в центральном правительстве, с другой стороны, они относились с презрением как к людям, которых можно при необходимости запугать или подкупить, а в остальных случаях просто не обращать на них внимания.

Во второй половине XVIII века аристократы-креолы со все более острой неприязнью замечали вторжение в их Индии возрастающего числа испанцев с полуострова низкого происхождения с небольшим состоянием – трудолюбивых владельцев магазинов, ловких бизнесменов, деятельных назойливых писак в государственных учреждениях, офицеров регулярной армии. Эти люди часто делали себе состояния и обеспечивали быстрое продвижение по службе. Они обладали тщеславием просто потому, что были испанцами из метрополии, и презирали или делали вид, что презирают, колониальное общество. Как бы аристократы-креолы ни недолюбливали таких выскочек, они не могли избежать контактов с ними в обществе. В некоторых обстоятельствах они могли стать неприятно зависимыми от них: например, оборотный капитал владельцев рудников – они обычно были креолами – зависел от купцов-aviadores, многие из которых были испанцами с полуострова. Haciendas, которые часто предлагали в залог для этой цели, часто попадали в руки таких испанцев путем перехода заложенной недвижимости в собственность залогодержателя, вводя своих новых владельцев в круг местного общества землевладельцев. Добившиеся всего в жизни своим трудом, испанцы с полуострова даже осмеливались на брак с дочерьми известных в обществе креольских семей – это была обычная причина возмущенных протестов. Трения были особенно острыми в армии. Размещение подразделений регулярной армии в Индиях после Семилетней войны привело к взаимной ревности между профессиональной армией, офицеры которой были в основном испанцами из метрополии, и милиционной армией с офицерами-креолами. Те креолы, которые получили офицерский чин в регулярной армии, обнаруживали – или думали, что обнаружили, – что их продвижение по службе тормозится и их положение в коллективе принижается офицерами – полуостровными испанцами, которые часто – они так считали – в обществе стояли ниже их на социальной лестнице.

Взрывоопасная смесь зависти и презрения повышала свой градус из-за приобретающей все большую популярность среди богатых креольских семей практики посылать своих сыновей путешествовать по Европе. Этим молодым путешественникам Испания казалась бедной и отсталой страной. Подобно всем жителям колоний, привыкшим опираться на полурабский труд индейцев, они испытывали потрясение при виде белых людей в Испании, радостно выполняющих черную работу, которую в Индиях выполняли индейцы. Как на городских аристократов, на них не производили впечатления старые испанские города с их тесными средневековыми – или мавританскими – лабиринтами улиц. Даже сравнительно современный Мадрид был для них горьким разочарованием – более захудалым и грязным, чем Мехико или Лима, и гораздо более убогим и интеллектуально менее активным, чем Париж или Версаль. Более того, богатые и красивые креолы часто пользовались в Париже и Лондоне таким вниманием со стороны общества, которое если не было полностью бескорыстным, то весьма лестным в противоположность более знакомому им равнодушному приему в Испании.

От неприязни к полуостровным испанцам до открытого отказа от верности Испании был долгий путь, над которым размышляли некоторые креолы перед началом нового века. Благоговение перед королевской властью было глубоко укоренившимся чувством во всех классах общества в Индиях, включая индейцев, – Хорхе Хуан и Антонио Ульоа выразительно подчеркивали это, – и королевское покровительство, распространяемое и министрами, и вице-королями, по-прежнему многое могло предложить верным королю креолам. Более того, разговоры о восстании могли быть крайне опасными (помимо риска быть замеченными официальными лицами с последствиями в виде наказания) в обществе с сильным расслоением по расовой принадлежности. В конце 1770-х – начале 1780-х годов, в то время когда Испания поддерживала восстание в Северной Америке, в вице-королевстве Перу произошел ряд восстаний индейцев. Одно из них, возглавляемое Хосе Габриэлем Кондорканки (1738–1781), взявшим себе инкское имя Тупак Амару, длилось два года и было подавлено с огромным трудом и кровопролитием (армия восставших индейцев достигала около 60 тысяч человек) лишь регулярными войсками. На самом деле Кондорканки был метисом, состоятельным человеком и местным мировым судьей, пользовавшимся доверием. Призывая индейцев к оружию, чтобы выступить против бремени оброка и злоупотреблений системы mita, он провозгласил себя верным подданным – фактически вице-королем – короля Испании и врагом лишь «corregidores, chapetones и сборщиков налогов». Он призывал своих соотечественников, креолов Перу, присоединиться к нему. Естественно, они были так же встревожены ходом событий, как и сами чиновники. Они сыграли свою роль в боевых действиях против Кондорканки и не выразили протеста – после окончания восстания – против устрашающего способа его казни[103].

Однако нити привязанности натягивались, а некоторые начали рваться. За пределами Перу восстание Кондорканки почти не произвело впечатления на креолов. Большинство креолов были абсолютно уверены в своей способности контролировать индейцев. События в других частях мира демонстрировали, что революции не обязательно уничтожают собственность и разрушают общественный порядок. Восстание в североамериканских колониях возглавляли аристократы – земле– и рабовладельцы, процветающие коммерсанты. Когда власть короля и королевских губернаторов была свергнута, эти респектабельные граждане взяли управление в свои руки. Чуть позже Французская революция была более сложной: она обезглавила короля, она сопровождалась сожжением королевского дворца и отдала Париж на недолгое время в руки толпы. Тем не менее, хотя привилегии, связанные с происхождением, во Франции были сокращены, права собственности сохранились и не пострадали, возможно, даже укрепились. Звучные заявления, которые сопровождали эти две революции, а также общественно-политические публикации, им предшествовавшие, – особенно произведения Руссо – обеспечили мыслящим креолам теоретическую базу, средство для того, чтобы дать рациональное объяснение неприязни и ревности к чиновникам, присланным с полуострова, и европейским испанцам вообще. Более поздние события во Франции предложили им даже еще более волнующие и наводящие на размышления модели поведения: Наполеон – первый консул, а затем император Наполеон I в окружении сподвижников-маршалов, опрокидывающий не способную к действиям власть, объединяющий французский народ и ведущий их к беспримерному военному успеху. Эти яркие личности были образцами, которым стремились подражать амбициозные разочарованные креолы.

Со своей стороны, испанское правительство понимало, какие опасности таит пример Франции. В народных волнениях 1780-х годов участвовали не одни только индейцы. Восстание comuneros (борцы за независимость) в Сокорро, Новая Гранада, в 1781 году было восстанием креолов и метисов в провинции, где оставалось мало чистокровных индейцев. В своей основе это был протест против местных налогов, введенных интендантом провинции на оборонительные цели. Однако требования comuneros включали отмену табачной монополии и соблюдение старых законов, отдающих предпочтение местному населению Индий при назначении на все должности, включая самые высокие. Иными словами, бунтовщики протестовали против посягательств полуострова на свои давние права. Местные власти были вынуждены вести переговоры и согласиться на условия comuneros; но так как с мятежниками не обязательно было держать слово, вице-король впоследствии отказался от этого договора, и лидеры восстания были казнены. Эпизоды такого рода, естественно, заставляли представителей власти вице-королевств нервничать и относиться к бунтарским разговорам более серьезно. Модные застольные беседы о правах человека – с виду довольно безвредные в Испании, – распространяясь среди неграмотных и легко приходящих в волнение людей в Индиях, могли действительно быть подстрекательскими. Судебные преследования стали более частыми. Среди их известных жертв был Франсиско де Санта-Крус-и-Эспехо – ученый, литературный критик, основатель Патриотического общества в Кито, редактор первого появившегося там журнала и директор первой публичной библиотеки. Эспехо умер в тюрьме в 1795 году. Он был индейцем-полукровкой незнатного происхождения, и проявления пренебрежения и неуважения в обществе, возможно, вызвали в нем неудовлетворенность колониальными властями. У других недовольных не было таких очевидных оправданий. «В народной среде, – как писал де Токвиль[104], – революция возникает не от отчаяния, а из-за растущих ожиданий». Современник Эспехо Антонио де Нариньо был выдающимся креолом, который при явной поддержке вице-короля сделал себе состояние на полученных дополнительных доходах от своей должности. Он время от времени частным образом занимался книгопечатанием и опубликовал в Санта-Фе-де-Богота перевод французской Декларации прав человека, за что и был предан суду. В суде он защищал себя, приводя цитаты из таких же дерзких памфлетов, опубликованных уважаемыми гражданами – даже чиновниками, – которые остались безнаказанными. Защита была хотя и умелой, но не относящейся к делу; Нариньо был заключен в тюрьму, потому что был заподозрен в подрывных намерениях. Он был отправлен в Испанию, бежал с помощью влиятельных друзей – как и многие ему подобные, он был масоном – и вскоре присоединился к кругу заговорщиков против Испании, находящихся в изгнании. В конечном счете он возвратился в Америку, чтобы присоединиться к восставшим в Санта-Фе-де-Богота в 1812 году.

Карьера Франсиско де Миранды была даже еще более известным примером того, как суровость властей превращала просто недовольных в постоянных врагов. Миранда (1750–1816) был креолом, рожденным в Венесуэле, сыном в состоятельной семье коммерсантов. Он стал офицером регулярной армии и добился быстрого продвижения по службе; в возрасте 24 лет он получил внеочередное звание полковника. В конце Войны за независимость Северной Америки он был отправлен на Ямайку для ведения переговоров об обмене пленных, где оказался вовлеченным в незаконные финансовые сделки и ухудшил свое положение тем, что снабжал власти английской Ямайки незначительной военной информацией. Он был заочно осужден и приговорен к 8 годам тюремного заключения в Оране. Это был суровый приговор, тем более что Миранду привели к этим нарушениям закона знакомые по совместным пирушкам в Кингстоне, имевшие, однако, сомнительную репутацию. Миранда бежал, чтобы не быть взятым под арест. Свои несчастья он приписывал не собственной глупости, а предвзятому мнению испанцев по отношению к нему как креолу. После тщетных попыток восстановить себя в прежних правах он отказался от своей лояльности и стал заговорщиком.

В 1790-х годах многие из таких обиженных и находящихся в изгнании креолов собирались в Париже, Лондоне и Вашингтоне, где образовывали группы заговорщиков и пытались установить контакты с сочувствующими им политиками, чтобы убедить их поддержать революционные десанты в Латинской Америке. В мирное время эти эмигранты – заговорщики-дилетанты – не могли причинить большого вреда власти испанцев. Они могли представлять серьезную угрозу – и стали представлять ее, – как только Испания снова ввязалась в крупную войну. Иностранные государственные деятели, алчущие богатств Индий, не были глухи к тому, что они говорили, и были готовы даже действовать, если подвернется удобный случай.

Глава 18. Восстание креолов

Узам, которые связывают провинции колониальной империи с правительством в метрополии, нелегко дать определение. Зависимость от вооруженных сил метрополии при защите от внешних нападений является одной очевидной и сильной связью, другой – зависимость от производителей и грузоотправителей из метрополии товаров, которые население колоний не может производить самостоятельно или легко получить откуда-нибудь. Если колонии не находятся в опасности нападения и имеют альтернативные источники снабжения, они все еще могут оставаться верными империи благодаря традиционной привязанности к семье, общим языку и культуре и преданности общей для всех королевской власти. Даже когда эта преданность подвергается испытаниям и омрачается, правительство метрополии все еще может изолировать и сдерживать группы недовольных и помешать всеобщему восстанию. Наконец, простая инерция, привычка, административная рутина могут удерживать вместе группы людей, которые утратили это чувство проявляющейся привязанности или единства. Имперское правительство может стать бесполезным, неэффективным и непопулярным в глазах своих подданных в колониях и все же продолжать существовать еще многие годы, но только в том случае, если оно может избежать революции внутри страны и крупных войн с другими странами.

Две европейские державы – Франция и Англия – могли совершать нападения на Индии, наносящие им ущерб. В XVIII веке каждая из них была сильнее на море, чем Испания. В военно-морском и торговом отношениях Англия была более агрессивной и более опасной; но Англия и Франция почти всегда были друг с другом не в ладах, так что Испания обычно могла рассчитывать на помощь Франции – прямую или опосредованную – при защите Индий от нападения англичан. Это не всегда срабатывало, и Испания иногда терпела разгромные поражения. И хотя в начале Французской революции империя все еще была довольно единой, мыслящим креолам было ясно, что Испания не может самостоятельно, без посторонней помощи обеспечить их защиту. То же самое касалось и торговли; испанские грузоотправители в период между Семилетней войной и Французской революцией сумели вернуть себе большую долю торговли с Индиями, но английские товары, когда их можно было достать, оказывались дешевле, чем испанские. Поставки в Индии зависели от Испании только в той степени, в какой испанское правительство, согласно регламенту, могло удерживать иностранных торговцев на расстоянии. В интересах креолов было предоставить иностранным коммерсантам доступ в Индии.