– Идите, – сухо велел Энджел, – я тут приберусь.
В темный коридор едва пробивался слабый лунный свет из окна на лестничной площадке. Двери были почти неразличимы на фоне стен, и мисс Шеридан несколько раз прошлась вдоль коридора, прежде чем рассмотрела на одной из дверных ручек красные крупицы. Комната была заперта, и Маргарет пришлось ждать Энджела. Он снова провернул трюк с открыванием двери ее рукой. Редферн не хотел ни к чему притрагиваться, и девушке уже пришли в голову два-три язвительных замечания насчет прикосновения ногами к полу.
Это оказался не столько кабинет, сколько небольшой зал для собраний. Стулья были сдвинуты в углы, посреди комнаты двумя рядами вытянулись столы, по стенам развешены карты, схемы и портреты. Красная пыльца обильно усыпала все предметы на столах. Маргарет подошла к самому первому. На нем были разложены вещи ребенка – от белья до ботинок и шапочки; у левого рукава куртки на платке лежали три мраморных шарика, набор карточек «Знаменитые силачи» и палочка от леденца. Маргарет неуверенно коснулась мальчишеских сокровищ и заметила около шапки листок с надписью «Френсис ван Холден».
Бумажка дрогнула в ее руках; Маргарет подняла глаза на четырнадцать портретов на стене напротив. Она не различала в темноте лиц, шагнула к стене и задела второй стол. С него спорхнула другая бумажка, девушка наклонилась ее поймать, увидела подпись «Роберт Линч» – и внутри вдруг что-то остановилось. Маргарет на миг замерла, а потом медленно поднялась и обвела комнату долгим взглядом.
Здесь было все, что от них осталось. От всех четырнадцати.
Маргарет переводила глаза с одного стола на другой, отмечала белеющие в темноте листки бумаги и картонки с цифрами, там не было ничего, кроме слепка от следа или клочка ткани. Она обернулась к портретам: под каждым портретом – карточка с именами родителей и адресом. Девушка читала их одну за другой, и ее виски опять сжал горячий обруч, почти такой же, как та раскаленная корона, которая сдавливала ее голову, когда она дала волю ярости к ифриту. Там, в храме, восемь лет лежали тела одиннадцати детей, от которых остались только портреты, карточка и номер в полицейском деле.
И никто не мог найти их убийц. Никто даже не узнал бы, если б не пожар, если б не ифрит, если б… а теперь уже ничего не исправить. Да как же можно жить, ощущая такое бессилие?!
Она отвернулась. Энджел стоял в дверях, скрестив руки на груди, опираясь плечом на косяк, и смотрел на нее. Его глаза были темны, как омут, но в них таилось нечто такое же обжигающее, как гнев самой Маргарет, и она резко спросила:
– Ради чего?
– Ради власти, – помедлив, ответил он. – Ради силы, богатства, вечной молодости… Всегда найдется причина.
– Всего-то, – глухо сказала девушка. Он не сводил с нее глубокого жгучего взгляда. – А Фаррелы?
– Сопутствующий ущерб. Ифрита надо кормить.
– Он хотел получить свою власть от ифрита? Он убил четырнадцать детей…
– Пятерых по ошибке, – добавил Энджел. – Требовалось только одиннадцать.
Маргарет судорожно вздохнула. Ее сердце вдруг сжало что-то невыносимо жгучее – чувство, которого она раньше никогда не знала: такое сильное, горячее, слишком глубокое и острое, чтобы понять, что это: ярость, боль или горе.
– Когда вы убили Грейса… он мучился? – отрывисто спросила Маргарет.
– Ифрит сжег его заживо.
– А этот, второй?
– Пока дышит.
– Вы найдете его?