Дьявол и Город Крови: Там избы ждут на курьих ножках

22
18
20
22
24
26
28
30

Манька промолчала, даже не взглянув в сторону Бабы Яги.

– Маня, ты сотни верст прошла, одна, в железо обутая, ради светлого будущего. И вот оно, будущее, ждет тебя, осталось пару шагов ступить да стряхнуть с себя невзгоды и горести, так что ж ты упираешься, дитятко?! Я ведь к тебе с открытым сердцем, со всею душою, как к родной кровиночке…

Манька вдруг поймала себя на том, что ей отчаянно захотелось рассказать старухе о своих нечеловеческих муках, и даже покаяться в убийстве Кикиморы, будто сыворотку правды выпила, и даже мысленные уговоры самой себя молчать действовали как-то слабо и неубедительно, но внезапно взгляд ее упал на Дьявола, который скромно сидел в уголке, орошая лицо крупными слезами, влюбленно и благоговейно глядя на Бабу Ягу.

– Нет! – ее ответ прозвучал твердо. – Утро вечера мудренее, куда ж вы так торопитесь?

– Жизнь, Маня, не человеком отмерена. А вдруг завтра не будет? Вдруг скажет Господь: «Все, переполнила ты мерзостью своей чашу терпения»? И умрешь с гноем в уме и в сердце, лишенная радости войти в Царствие Небесное аки луч света в темное царство? Ведь и я была как ты, могилу себе копала, но добрые люди отмыли, очистили, волшебству научили, радость вернули.

– Бабушка Яга, давайте не будем смотреть внутренности прямо сейчас, а то мне спать хочется, упарилась я тут, выйду на улицу – враз застужусь. Пользы от меня сейчас никакой. Если простужусь, завтра точно не будет. Скоро полночь наступит, я в это время сплю давно. Вы идите, не ждите меня, я тут, в предбаннике переночую. Тут тепло и места много. Или в лес вернусь, только обсохну.

– Ну, завтра, так завтра… Вижу, бесполезно тебя уговаривать. А жаль, добровольно должна была плюнуть, от чистого сердца. Ну да ничего, вот подведу тебя завтра к зеркалу, посмотришь, как черна внутренность твоя, согласишься не только плюнуть, но и с внутренностью той расстаться с радостью, еще и просить будешь! Вампир ты, Маня, истинный вампир, кровушку людскую пьешь, потому как увидишь человека хозяйственного, крепкого на ногах, сразу мечтаешь к нему присосаться, а сама ты ни на что не годная, ни к чему не приспособленная, ничему не обученная, но думаешь, будто людям ровня.

Бабу Ягу как будто подменили: сердечность слетела с нее, как сорванный порывом ветра пух с одуванчика. Но мякиной обвинений Манька была сыта по горло: кузнец Упыреев тоже обвинял ее и в лености, и в безграмотности, и в алчности, когда хотел на зарплате сэкономить, а если не соглашалась, сразу зверел – чуть до драки дело не доходило. Аттестат об образовании и прочитанные ею книги очков ей не добавляли, грамотностью он считал умение людям пыль в глаза пустить и обмануть себе на пользу.

На всякий случай она отошла от котла с кипятком подальше: не приведи господи, сунет старуха головой в кипяток и сварит заживо – кузнец Упыреев запросто мог бы, попадись она ему под горячую руку. Баба Яга не кузнец Упыреев, но про Баб Яг в сказаниях всякое говорили: будто усаживают людей на широкую лопату и суют в печь, чтобы поджарить и съесть потом. Но были и другие: кормили, поили, в бане мыли, снабжали клубочком, который катился в нужное место, или тем же блюдечком с голубой каемочкой, которых у Благодетельницы, по словам Бабы Яги, было пруд пруди.

Или пропуском…

Судя по тому, как хозяйка настойчиво пыталась помыть ее в бане, ей попалась относительно добрая Баба Яга, но с уклоном в злую сторону, судя по стараниям наклеить обличающие ярлыки и желанию занизить самооценку клиента. Так что ждать от нее можно было все, что угодно – и доброе, и худое.

– Это я-то вампир? – зыркнула Манька, доставая из котомки сменное белье. – Я своей кровью давлюсь, не чужой – вампирами от этого не становятся. Привыкли голову имуществом мерить, а Спаситель Йеся богаче жил?! Так же бродяжничал. Правильно, голова у вас есть. Может, потому, что умеете переложить свое иго на другие головы? Так что, кто вампир, мы еще посмотрим! – пригрозила она, подвигая к себе посох. – И не надо меня зеркалом пугать, я в зеркале сто раз себя видела.

Баба Яга подавилась ее наглостью, а Дьявол изумленно вытаращил глаза.

– Ну ты загнула! – не выдержал он. – Стали бы царские воины одежды после пинков делить, будь они не золотом вышиты! Тебя на порог пустили, а ты сразу в красный угол, да со своим уставом! Напоили, накормили, в бане моют, спать укладывают, а ты только и думаешь, как воду или полено украсть! Ты зачем святую гостеприимную женщину обижаешь? Мало тебе Кикиморы?

– Я не за милостью, а на место поставить… – ответила Манька Дьяволу и прикусила язык, заметив ошалевший и расширенный взгляд Бабы Яги, изменившейся в лице.

– Что?! – вскрикнула она, наливаясь кровью. – Кого ты собралась на место ставить?!

Манька внезапно увидела только старушечье, изрытое глубокими морщинами лицо с выпирающими скулами, утыканное бородавками, словно наваждение с нее слетело.

Или со своих зашоренных глаз…

– Я крепко на земле стою, костью в землю врастая – земля мне силы дает! – вперила в нее старуха пронзительный взор, выплевывая слова яростно искривленными губами. – Ей без меня никак, голоса не останется! А ты – срубленное дерево! Во, как гнильцой пахнуло, даже Бога помянуть не убоялась! Да как земля носит такую окаянную безбожницу?

Манька взглянула на нее хмуро, понимая, что ляпнула не то, но оправдываться поздно.