– Трезвость в понимании должна быть, а у тебя одна хмель в голове.
– Так не я одна, на Их Величества весь народ уповает. Где еще правду искать, если Богу до меня дела нет?
– Вот-вот, всю куцая жизнь Царя приурочена к подвигу… – ворчливо заметил Дьявол. – Сколько народов, которые не держали в руках меча, ушли в один день по их прихоти? И люди помнят их, а не народ, который не искал никому смерти. Пусть будет проклят такой народ, который не заслужил другого господина.
– Но ведь были жрецы, которые могли лечить, те же пророки…
– Были, но знания ушли в небытие. Вышел огонь из среды человека и пожрал и его, и все, что у него было, в назидание народам. Войны на каждый день, разврат, человеконенавистничество, матери пожирают плоть детей, дети – родителей… Вот что значит позволить вампиру жить среди народа – это мудрость для всей вселенной, когда мои проклятия становятся бытием.
Манька молча согласилась. Пришлось. Каждый день она видела, как втаптывают человека в грязь. Не было роддома, в котором бы не лежал никому ненужный ребенок, каждый день кто-то кого-то грабил, насиловал, убивал, война каждый день, то громкая между народами, то тихая, между соседями. И кто-то развязывал эти войны ясной холодной головой, осознавая, что умрут тысячи, преследуя одному ему понятные цели. Но если не смотреть, вроде не болит. Люди не жаловались, их все устраивало. Даже там, где шла война, люди оставались людьми – влюблялись, объединялись, вставали плечом к плечу, и не искали смерти вампиру, уповая на него. Им было проще проклясть еретика, который пытался призвать к здравомыслию.
А она?..
Год назад ее знания ограничивались тем, что она прочитала в книгах, написанных рукой вампира, ибо человек изживался, труды его оставались тайной для народа.
Много ли она поумнела с тех пор?
Кому как не ей знать, что мысли, которые прививал Дьявол, улетучивались, как только первый луч солнца касался ее головы. В том-то и дело, что лучи были снаружи, Дьявольская истина ни на миллиметр не приближала ее разумному началу в делах житейских. Взять ту же соболиную шубу Бабы Яги: отказался бы вампир от удобства только потому, что совесть не позволила?
В последнее время она чувствовала, что надо измениться самой, в себе. Например, Дьявол не мучился совестью, когда она коченела от мороза, накрывая плащом лишь изредка и только краешком. А был он у него целебный и с волшебными свойствами. Она словно проваливалась в другие измерения. Мерещиться начинало всякое: то галактика на нее наползет, и проскочит она миллиарды звезд, то застрянет в каком-то месте – черная громада, где варится такое варево, что не опишешь словами, и плющить начинало, а то привидится город, который не мог существовать на земле. А если вокруг себя из-под плаща посмотреть, то все виделось в серебристых струях света, и тепло под ним было. Только Дьявол сотни причин придумывал, чтобы с нею не делиться, не мучила его совесть, что ей после железа надо каждый вечер лечиться.
Но умнее-то не стала!
И что удивляться, что люди подумали и порешили: пусть будет вампир! Грозное Дьявольское развенчание на долгие времена никого не радовало. Какой Бог, если пришел, враги ее целы, и он за них горой? И там у него правило, и тут правило, и сюда не суйся, и туда не положено. Что от него ждать, непонятно, а кто мог запретить Богу? Если ты Бог, грозно с неба метни молнию в того же ближнего, и не надо будет искать его по белу свету. Но она думала, как человек.
Может, отказался от нее ближний, потому что она – круглая сирота?
От этих мыслей становилось больно. Но мысль восстать показалась ей абсурдной. Нет, она не винила его: если бы ее сделали вампиром, разве не радовалась бы, что каждый к ней по-доброму? Разве захотела бы иметь душу, от которой одно горе? А горя в ее жизни было столько, что не одна душа не выдержит…
Манька уже не сомневалась, что ярость Дьявола обрушилась на людей, потому что имя его было предано забвению. Но вот она перед ним, протягивает руки, разве он торопится снять с нее оковы? Даже то, что очистила мир от Кикиморы и Бабы Яги, погубивших десятки жизней, не радует. Легкое опьянение выветрилось, наступило мучительное похмелье – смятение, тревога, раскаяние. Вампир чувствует иное, он бы радовался по истечении времени, а быть проклятым – чувствовать боль. И то, что Дьявол расстраивался, что вампиры спят и не торопятся посчитаться с нею, лишь усугубляло чувство вины.
Тогда зачем Дьявол рассказывал ей об этом?
Еще хуже становилась ее жизнь в свете его истины. Сносит она железо, не сносит, дойдет ли до Благодетельницы – куда бы не ступила, вампиры всюду будут издеваться над нею. Люди бежали от них народами, кричали в небо: «Помогите!» На плато, на самом видном месте, еще сохранился крик о помощи. Она видела рисунки, но только сейчас поняла их значение: спираль, решетка и звери. А ведь у них еще были жрецы, знания которых не ограничивались только тем, что вампиры топчут землю.
Как заставить замолчать радио? Как уйти от лица вампира и схоронить себя среди людей? Как снять наложенное на нее иго? Как заставить гореть в огне самого вампира?
Она не могла ответить. Она даже не знала, что чувствует вампир – не умела поставить себя на его место. Проникновенные голоса древних вампиров тащили целый воз чувств, но разве жили вампиры по своему слову? Слово для них было как меч, которым могли проткнуть человека, и полагался человек на это слово, и умирал, когда начинал понимать, что его раздели. Это раньше обещанное слово не летало воробьем, а кто их сейчас считает?
ebooksa