И вдруг Манька услышала стук… Громкий.
Стучали не в дверь, а где-то в подвале. Оборотни тоже замолчали, услышав стук, отскочив от избы и хищно присматриваясь. Двое вытащили оружие, и начали обходить избу, но в реку не полезли, а долго смотрели на воду и по сторонам, пытаясь понять, откуда идет звук.
Манька вздрогнула, переглянувшись с Дьяволом. Не обмолвившись ни словом, они метнулись в подвал, чуть ли не кубарем скатившись по лестнице.
Стук шел из-под пола.
– Кто там? – Манька нагнулась и спросила тихим срывающимся голосом.
Раздался тихий и жалобный взволнованный полушепот:
– Вы меня впустить не собираетесь? На смертном одре я, сегодня ночью оборотни мной закушают! И я оставлю о себе на память мои светлые рожки, да прыткие копытца…
Дьявол отрицательно покачал головой, но Манька заметила, что он ухмыльнулся.
– Не доверяют, – констатировал хриплый голосок. – Вот ведь беда, принесла старушка в ночь, очень царицу-дочь, абы кабы все на славу, да тут Манькина облава, словесами не меча, рубит голову с плеча… Ты, Манька, брось, изба не снесла бы яичко, если было бы злое личико! Я тут промок до нитки.
Дьявол склонился к половице и зло приветил гостя.
– Худая слава бежит, добрая в могиле лежит?! Каким ветром под избу задуло, паршивец? Перецеловался со всей нечистью, не мила она тебе что ли?
– Ты меня, Отец, сам спасал, нечисти бросал, подавиться мне хитро-мудрой матерностью твоею? Вот и отдавал, а кто как понял уже молодец, дело всему венец. Худо к Дьяволу, добро… в ту же сторону. Я не живой, не мертвый, меня ветер носит, кому горем, кому счастьем приносит.
– Богатенький стал в последнее время, – процедил Дьявол сквозь зубы. – Смотрел я, как обрастаешь лохмотьями. Из тебя, как из ведра, сыплется, а сам малюсеньким стал, не разглядишь под половицей.
Маньке было тревожно: с одной стороны, Дьявол пришлого считал нечистью, с другой обращался к нему, как к старому знакомому: на лице его мелькнула радостная, едва сдерживаемая улыбка, которой встречают старого друга, и неприятного в их разговоре было мало.
– Да откроете вы, али нет? – взмолился пришлый. – Замучили своими сочинениями! Изба просядет маленько, и придавит! Я от смертушки ушел и на смертушку пришел? Мне тут дышать нечем! – гость под избой закашлялся.
– А вы кто? – Манька склонилась к половице и приложила ухо.
– А кто его знает? По всем весям бегаю-летаю, память людскую собираю, птиц, зверей, леса охраняю, дремучую дрему веду за собой, если кто на свете… не жилец. Побудь, Манюшка, человеком, тут с боку колечко есть, дерни, дверца и откроется.
Дьявол кивнул головой, и Манька поняла, что он не против непрошенного гостя. С одной стороны, она ему доверяла, но с другой мог и пошутить. На всякий случай она прихватила в одну руку кинжал Дьявола, в другую серебреную стрелу. Повернула колечко в стене, и в полу открылась потайная дверца, которую нельзя было заметить: половица открывалась полностью.
Оттуда вылез старый старичок с круглыми глазками под широкими сросшимися седыми бровями, с широким бесформенным носом-картофелиной, с седыми спутанными волосами и растрепанной бородой, в которой застряли репьи и сучки. Видимо, бежал по лесу. В руке у него был кривой деревянный посох и холщевая пустая котомка. Одет он был в рваную в заплатах рубаху в горошек, подвязанный вязаным пояском с кисточками, в поношенный и замызганный полушубок, широкие холщовые штаны в такой же горошек, заправленные в портянки, в лаптях, сплетенных из лыка и подшитых берестой. Ростом старичок доходил ей аккурат до плеча.
Приметы современного времени подивили: медные серьги в ушах, оловянные перстни по штуке на палец, увешанный медными и железными цепочками. Но было на нем немного золотых украшений: маленькая пуговица на рубахе и, кажется, золотой зуб, который неестественно сверкнул, когда он улыбнулся во весь рот широченных припухлых губ. Странный гость, вроде человек, но чувствовалось в нем что-то нечеловеческое, как в водяном.