Азовский гамбит,

— Как знать, — покачал головой дьяк. — Беда в том еще, что доносы и ябеды на сих злонамеренных людишек в Земский приказ давно шли.

— И что?

— Простите, ваше царское величество, за мою дерзость, — но часто ли вам докладывали об этих беспорядках?

— До сего момента не было, — вынужден был признать я.

— И еще, — продолжал докладывать дьяк. — Попы, кои вели предерзостные речи, не просто по кабакам да подворотням шлялись. Есть видоки[27] что оным злодеям в монастырях столичных приют давали, а иных и в патриарших палатах видели!

— Интересно. Но неужели дело только в подстрекателях?

— Чего?

— Понимаешь, разлюбезный мой Иван Тарасович, — терпеливо пояснил я, — людям, особенно простым, для того чтобы выйти из дома, бросить все дела и начать бузить нужна веская причина. Вот я и хочу, чтобы ты ее сыскал. Отчего народ озлобился?

— Так доискаться-то немудрено, — приосанился, услышавший, как я назвал его с «вичем» Грамотин. — Перво-наперво, народ начал злобиться от оскудения. Цены на хлеб и прочую снедь за последний месяц поднялись без малого на треть, а накануне начала бунта взлетели разом почитай вдвое от прежних.

— Продолжай.

— Отчего так случилось не скажу, потому как сам покуда не уяснил, а грех на душу брать не желаю. Сам-то я тем часом в Серпухове обретался, службу тебе справляя. Но разумею, не обошлось тут без сговора. Как пить дать, обуяла купчишек жадность. А с другой стороны, обеднел народишко, особенно голытьба, вот и решились на разбой! Но что хуже всего, власти московские при начале возмущений никак себя не показали, а ведь тогда еще можно было дело миром решить. Припугнуть торгашей или государевы амбары отворить, чтобы цены сбить. Но куда там, разве им есть до того дело? Затворились за высокими стенами, а опричь боярских дворов хоть трава не расти!

— С этим ясно. Что дальше?

— Другая причина — множество иноземцев понаехавших в Москву. Места им в Немецкой слободе разместиться не хватило, вот подьячие в приказе от невеликого ума и надумали расселять их по избам горожан. Те, понятное дело, друг с дружкой не то что договориться, но и уразуметь не смогли. Сами, поди, ведаете, ваше величество, обычаи, да привычки у всех разные, оттого всяческие нелепицы и обиды взаимные. От них же и до драки с поножовщиной недалече. Посему мыслю так, надо всех приезжих как можно быстрее по разным местам расселять. Пусть строятся, землю пашут, ремеслами занимаются, а труды дел своих на рынках продают. А у продавцов не про веру, а про цену спрашивают.

— Разумно говоришь. Продолжай!

— Ну и напоследок, государь, не велите казнить, коли по скудоумию, что не так скажу. Была и третья причина.

— Говори, — разрешил я.

— Смерть государыни тоже народ взбаламутила, — решительно начал дьяк. — На немцев клевещут, мол, они ее со свету сжили, за вероотступничество. Понятно, что глупость сие, но слухи такие в народе ходят. Простите, государь, если неладно сказал, а только утаивать правду не в моем обычае! Сам не раз про то слышал и в опросных листах читал…

— Это все?

— Нет. Но про то мне и думать соромно, не то, что августейшей особе в глаза сказать.

— Господи! — не выдержал я, — где же ты таких велеречивых оборотов понабрался? Сказано тебе, говори прямо!