Мы применяли ту же технологию, что и в Монреале. Во время сканирования некоторые участки мозга работают интенсивнее других – это зависит от мыслей, действий или эмоций сканируемого пациента. Области мозга, которые действуют усиленно, быстрее расходуют глюкозу, источник энергии, и ее запас необходимо восполнять, чтобы данные области мозга могли продолжать работу. С кровотоком мозг посылает в работающие области больше глюкозы. Активные области привлекают больше крови, и поскольку кровь помечена радиоактивным индикатором, ПЭТ-сканер видит, куда она поступает.
Главный вопрос, над которым мы раздумывали в течение нескольких недель, заключался в следующем: «Что делать с Дебби, пока она лежит в томографе?» Как активировать ее мозг? Когда мы с Дэвидом Менон сканировали Кейт, то прекрасно видели через окно смотровой, что в течение трех сканирований из двенадцати ее глаза были закрыты, и даже спрашивали друг друга, а не уснула ли испытуемая? Получается, тогда она даже не видела фотографий родных и друзей. Остальные девять сканирований, к счастью, дали нам убедительные доказательства работы ее мозга. Но что, если Кейт проспала бы большую часть сканирования или вообще все время в томографе? Что, если бы она намеренно или случайно закрыла тогда глаза? Мы три года ждали возможности просканировать пациента с теми же симптомами, что у Кейт. Три года мы размышляли, бывают ли похожие случаи? И теперь тревожились, не желая испортить эксперимент.
Вероятно, вы задаетесь вопросом, почему понадобилось ждать три года, чтобы просканировать другого пациента в вегетативном состоянии? Во-первых, методы, которые можно использовать для исследования серой зоны, мы разрабатывали довольно медленно. Выясняли, какие вопросы лучше всего задать пациенту в сканере и должны ли эти вопросы быть одинаковыми для всех. В отсутствие финансовой поддержки для работы такого рода я тратил большую часть своего времени на другие проекты: выяснял, как функционируют лобные доли и почему у пациентов с болезнью Паркинсона возникает нарушение познавательных способностей. Кроме того, не существовало «системы» для приглашения пациентов из других больниц, поэтому подходящие кандидаты для исследований должны были сначала попасть в Адденбрук, а потом мы сами – узнать о них. И даже знай я о пациентах в вегетативном состоянии в других больницах, кто бы заплатил за их доставку к нам в Адденбрук?
Разрабатывая в деталях эксперимент, который можно было бы провести с Дебби, мы очень спешили. Она могла умереть, снова впасть в кому или ее вдруг подключили бы к аппаратам, из-за которых сканирование пришлось бы отменить. Мы решили, что активировать мозг Дебби с помощью визуальных раздражителей слишком рискованно. И нас осенило: используем звук! Глаза можно закрыть, но уши-то не закроешь! В течение шести полутораминутных процедур в томографе мы давали Дебби слушать в наушниках некоторые слова.
Это были не просто слова. В отделе я познакомился с психолингвистами, которые знали, какие слова точно заставят мозг работать, дав исследователям возможность наблюдать определенную мозговую активность. Мы выбрали особые слова: не слишком абстрактные, но все же достаточно действенные, чтобы вызвать ментальный образ; не слишком знакомые, но достаточно известные, чтобы пробудить связанные со значением этих слов воспоминания.
Мои новые друзья-психолингвисты знали о взаимосвязи между языком и мозгом, понимали, какие части мозга обрабатывают определенные аспекты языка и какие типы речевых раздражителей производят определенные закономерности в работе мозга. Представьте, что с вами разговаривают на неизвестном иностранном языке. Что вы слышите? Шум? Стрекот газонокосилки? Конечно, нет! Вы слышите речь на непонятном языке. Откуда же ваш мозг знает, что это речь, а не просто шум?
Дело в том, что в височных долях мозга находятся особые участки, которые и определяют, когда слышится человеческая речь даже на незнакомом языке, а когда это просто звуки, такой речью не являющиеся. Вот почему мы не понимаем разницы между выдуманными языками в «Игре престолов» и реальными языками, которые раньше не слышали. Все незнакомые языки звучат неразборчиво, и наш мозг классифицирует их одинаково. Однако ни один язык мы не перепутаем со стрекотом газонокосилки, благодаря особому «модулю распознавания речи», который находится в височных долях головного мозга, в коре больших полушарий, расположенных по обе стороны и в нижней части мозга. Верхняя часть этих долей обрабатывает звук, поэтому ее часто называют слуховой корой. А специализированная область в пределах слуховой коры, planum temporale, обрабатывает звуки речи. Обнаружив речь, она сообщает остальной части мозга, что поступающие звуки – именно речь.
Мы записали для Дебби несколько слов на аудиокассету. Выбрали двуслоговые существительные (например, диван), которые были тщательно подобраны по нескольким параметрам: как часто они употребляются в обычной речи, какова степень их абстракции и насколько легко можно представить объекты, которые эти слова описывают. Например, представить диван легко, а вот визуализировать неопределенность гораздо сложнее, хотя грамматически оба слова относятся к существительным. Мы тщательно продумывали все аспекты слов: когда прозвучит каждое слово, насколько громко, как часто оно встречается в английском языке и так далее. Я отчаянно желал знать, отреагирует ли мозг Дебби, когда она услышит человеческую речь? Стоило ли ограничить выбор слов только двусложными, учитывая их частоту использования в языке?
Ведь мне сказали, что именно эти два критерия особенно важны для удачного проведения эксперимента. Даже скорость, с какой произносились слова, отсчитывал метроном. Мои новые друзья вникали во все до мелочей и были невероятно требовательны. Порой я ощущал себя персонажем «Монти Пайтона». К счастью, после нескольких лет в отделе я привык к работе в таком режиме. Мы собирались проигрывать пациентке не только речь. В течение шести из двенадцати сеансов сканирования Дебби слышала короткие интервалы шума. И это были не обычные шумы, но тщательно управляемые и отобранные «всплески», так называемые сигнально-коррелированные шумы, похожие на статический треск старого радио, который вы слышите, когда настраиваете приемник. Сигнально-коррелированный шум похож на речь, он так же варьируется по амплитуде (громкости) и по спектральному профилю, представляющему собой комбинацию частот, воспроизводимых в любой момент времени. Слушая радиостатику, иногда кажется, что с нами разговаривают, вот только что говорят – не понять.
Наконец все было готово. Дебби поместили в томограф, вставили ей в вену иглу, и О-15 потекла в кровь. Лаборант запустил практически бесшумный сканер. Дебби не шелохнулась. Ничего не изменилось. В лаборатории зазвучал настойчивый голос, медленно выговаривающий слова: «Диван… свеча… стол… лимон». Две секунды тишины между словами, а потом тщательно откалиброванные всплески шума. Дебби отвезли обратно в отделение нейроинтенсивной терапии, а мы попытались разобраться в полученных данных.
В те дни для анализа ПЭТ-сканов порой требовалось не меньше недели. Терпеливо ожидая результатов, мы не отказывали себе в удовольствии обсудить проведенный эксперимент и сыграть в крокет. Располагаясь на лужайке возле особняка на Чосер-роуд, мы с коллегами пили чай и задавались вопросом, смогли ли мы вернуть мозг Дебби к жизни, и если все же смогли, что же это значило? Неделя, которая потребовалась, чтобы получить результаты сканирования, показалась нам годом.
Когда на экране моего компьютера наконец появились результаты, я зачарованно застыл. Дебби находилась в вегетативном состоянии, однако ее мозг реагировал на речевые и шумовые всплески точно так же, как мозг здорового человека. Слишком хорошо, чтобы быть правдой? Сначала Кейт, теперь Дебби. Мозг пациенток в вегетативном состоянии реагировал, как мозг здоровых добровольцев, которых мы приглашали для исследований. Тем не менее обе пребывали, бесспорно, в вегетативном состоянии. А что, если все это время они боролись, чтобы выбраться из этого состояния? И если мое предположение верно, то что это значит для других пациентов, прикованных к постелям по всему свету с теми же симптомами?
Даже не зная, была ли Дебби в сознании, мы все же продемонстрировали, что человеческая речь может активировать вегетативный мозг. Мы получили захватывающий результат, и весь отдел воодушевленно размышлял о последствиях. Мой близкий друг и коллега Джон Дункан был просто поражен.
– Я даже не сомневался, что ваш опыт ничего не покажет! – сказал он.
– Все бывает, – ответил я. – Возможно, Дебби понимает происходящее.
Уильям Марслен-Уилсон, директор отдела, высказался менее оптимистично:
– Это может быть просто автоматическая реакция.
В общем, мы получили небывалую пищу для размышлений. А ежегодный летний турнир по крокету тем временем достиг своего пика. Мы осознали, что началась новая эра: ученые раскрывают секреты, которые ни один опытный и мудрый невролог не смог бы выяснить в ходе стандартного клинического исследования. Мы стояли в начале совершенно нового пути взаимодействия науки и медицины.
В том же году мы описали клинический случай Дебби в статье для журнала «Neurocase», воздерживаясь от далеко идущих выводов. Увы – мы знали слишком мало.
Существовала некоторая вероятность того, что Дебби на момент сканирования не находилась в вегетативном состоянии, а уже понемногу восстанавливалась. Заметить прогресс при клиническом наблюдении было невозможно, однако при ПЭТ-сканировании ее мозг мог отреагировать на раздражители. Вероятно, Дебби хотя бы частично осознавала происходящее, несмотря на диагноз. Мы обсуждали еще один вариант течения событий: Дебби все же находилась в вегетативном состоянии, но каким-то образом ее мозг сохранил ограниченные способности к функционированию при отсутствии явных доказательств осознания происходящего.