Через девять месяцев после первого сканирования ситуация с Кевином не изменилась. Он по-прежнему находился в больнице, в вегетативном состоянии, и не реагировал на раздражители. Мы решили еще раз просканировать его мозг. Результаты получились точно такие же, как в первый раз. Мозг Кевина работал, когда мы давали ему слушать те же предложения, что и раньше; мозговая активность становилась интенсивнее, когда эти предложения заглушались шумом, что усложняло их понимание. Области мозга, которые вспыхивали на нашем экране при каждом сканировании, были почти идентичны тем, что мы видели девять месяцев назад. Мы лишь повторили наши выводы. Мозг Кевина понимал смысл услышанных слов.
Конечно, приятно было провести еще один плодотворный эксперимент, однако его результаты нас в то же время разочаровали. В действительности я хотел понять, каково это – быть в теле Кевина, и можем ли мы хоть что-нибудь сделать, чтобы облегчить его страдания. Мучила ли его жажда, как когда-то Кейт? Пытался ли он покончить с жизнью, задерживая дыхание? Слышал ли он разговоры или уже покинул этот мир и отделил себя от кошмарного сна, в который превратилась его жизнь? Знал ли он, что мы сканировали его мозг? Знал ли он, что мы пытались установить с ним контакт? Или ему было безразлично?
Эти вопросы не давали мне покоя, однако я знал, что ответить на них смогу, только сосредоточенно, шаг за шагом, рассматривая научные данные, анализируя их и постепенно создавая из кусочков мозаики картину мира, в который угодил Кевин. Если он вообще находился в каком-то мире.
В случаях с Кевином и Дебби мы все еще пытались понять, как связаны язык и сознание. Конечно, мы выяснили кое-что новое, однако многие острые вопросы о сознании по-прежнему сохранялись. Мозг Кевина понимал смысл предложений. Означает ли это, что, услышав, например, фразу: «Мужчина поехал на работу на новой машине», Кевин мысленно вообразил это событие, увидел поток изображений, о которых он мог бы в дальнейшем подумать и даже как-то приукрасить? Или его мозг реагировал на более низком, более автоматическом уровне; показывал не столько опыт, который можно было бы отразить, но более простую связь между словами и их смыслами, то есть Кевин увидел бы простые образы человека и автомобиля? Мужчина, работа и автомобиль – самые обычные существительные, которые мозг мог бы автоматически опознать, однако представил бы их как лишенные деталей или ярких образов, являющихся неотъемлемой частью нашего сознания.
Многие из самых сложных мозговых процессов, среди них и способность понимать речь, не прекращаются, даже когда мы себя полностью не сознаем. Если вы спите, пусть не глубоким сном, но все же спите, а рядом произносят ваше имя, вы, скорее всего, проснетесь. Тем не менее, если рядом с вами произнесут чужое имя, особенно имя того, кто для вас не важен, вы, скорее всего, продолжите спать.
То, что вы реагируете по-разному на эти две ситуации, подтверждает: ваш мозг, находясь в состоянии пониженной осведомленности, отслеживает и принимает решения о содержании речи, звучащей в непосредственной близости от вас. Не может быть, что ваш мозг каким-то образом «слышит» ваше собственное имя, но «не слышит» других имен, потому что если какое-либо имя стало «неслышным», то ваш мозг не понял бы, ваше это имя или чужое. Мозг должен слышать все имена.
Сделаем еще один логический шаг в том же направлении. Когда вы спите, ваш мозг должен контролировать и анализировать всю речь, звучащую рядом с вами, все звуки, просто чтобы иметь возможность «решить», ваше имя прозвучало, чужое, вообще не имя или звук газонокосилки. Когда вы спите, то не знаете большей части того, что происходит рядом с вами, и не представляете, как ваш мозг обрабатывает эту информацию. Это касается не только людей. Проследите за тем, как ваши кошка или собака спят, пока громко стрекочет газонокосилка (например), и тут же открывают глаза, стоит им отметить гораздо более тихий, но интересный звук: мышь царапается в шкафу! Причину понять нетрудно: эта способность имеет решающее значение для выживания и, вероятно, оттачивалась на протяжении тысячелетий. Нам всем не помешает проснуться, когда надвигается опасность или приближается (пусть и потенциальная) добыча. Только представьте, если бы мы так реагировали на все звуки – мы бы ни на миг не сомкнули ночью глаз!
Как же нам объяснить происходящее в мозгу Кевина? Находится ли Кевин в сознании, или на раздражители реагирует только мозг, а Кевин-личность ничего не осознает?
Четкого ответа мы не имели. Надо было копать глубже. Я надеялся, что мозговая активность Кевина – знак, крошечное послание, просьба о помощи. Надеялся, что он «заперт» в неподвижном теле, хочет выбраться, ждет, пока мы найдем его и освободим от мучений. Однако в то же время я содрогался при этой мысли. Мне было крайне неприятно думать, что Кевин действительно «заперт», знает, что мы его сканировали, а теперь тратим время на размышления, пытаясь понять, что же означает активность его мозга. В конце концов, если Кевин пребывал в сознании, он слышал все наши разговоры в его присутствии, знал, что мы пытаемся с ним связаться и что мы не представляем, как интерпретировать результат сканирования. Он, будто Робинзон, застрявший на необитаемом острове, грустно смотрел вслед кораблю, исчезающему за линией горизонта. Что, если мы лишь усугубили его страдания? Об этом я старался не думать.
Что бы ни испытывал Кевин, встреча с ним и установление контакта с его мозгом заставили меня вспомнить о Морин и задать себе вопрос: а нет ли в состоянии этих пациентов некоторых параллелей? Истоки их мозговых травм были, безусловно, очень разными, но в результате все эти люди оказались практически в одинаковом состоянии. Если Кевин «заперт» в своем теле, можно ли сказать то же самое о Морин?
А потом все изменилось. Спустя несколько месяцев уговоров и переговоров Вулфсон наконец приобрел функциональный магнитно-резонансный томограф (фМРТ). Эта замечательная технология, разработанная для использования на людях в начале девяностых годов двадцатого века, открыла совершенно новый мир возможностей и ускорила процесс изучения серой зоны.
Аппарат фМРТ использует иной технологический подход к изображению мозга, чем ПЭТ, однако результаты – обнаружение активности мозга, связанной с мыслями, чувствами и намерениями, – практически одинаковы. Кровь, несущая кислород в мозг, в магнитном поле ведет себя иначе, чем кровь, которая кислород уже доставила. Другими словами, оксигенированная кровь и деоксигенированная кровь имеют различные магнитные свойства. Более активные области мозга получают больше оксигенированной крови, и фМРТ-сканер может обнаружить это и точно определить очаги активности. В отличие от ПЭТ, фМРТ-сканирование никак не связано с «радиационной нагрузкой». Фактически МРТ вообще не оказывает вредного воздействия на организм, что делает доступным многократное сканирование пациентов. Когда вы получаете положительные результаты, можете, не останавливаясь, пытаться выяснить, что именно происходит. Не нужно откладывать дело в долгий ящик.
Технология фМРТ имеет и другие, еще более значительные преимущества. Например, контроль активности мозга секунда за секундой, а не в течение нескольких минут, как при ПЭТ-сканировании, что несет с собой замечательные перспективы. И одна из наиболее важных связана с исследованиями распознавания речи. Мозговые процессы, которые позволяют нам понять язык, работают в течение секунд, а не минут. Чтение и понимание страницы текста обычно занимает около минуты – столько же длится ПЭТ-сканирование. К тому времени, когда вы дойдете до конца страницы, ваш мозг расшифрует и поймет несколько разных предложений. Однако вы не дожидаетесь последней строчки, чтобы «переварить» содержание всей страницы. Да вы и не смогли бы этого сделать, даже если захотели бы.
Понимание языка – непрекращающийся процесс, и ваш мозг дробит страницу текста, распознавая смысл предложение за предложением. На самом деле, как мы скоро увидим, понимание смысла происходит на еще более низком уровне. Пока достаточно сказать, что размера фрагмента информации, который может быть исследован с помощью фМРТ, – его «временное разрешение», – хватает для распаковки того, как мы обрабатываем одиночные предложения. Временное разрешение ПЭТ-сканирования складывалось в минуты, а не в секунды. Иными словами, с помощью ПЭТ можно изучить, как мозг реагирует на целую страницу текста, в то время как фМРТ позволяет исследовать, как обрабатывается и понимается каждое предложение.
Для нас наличие фМРТ имело огромное значение, ведь мы пытались выяснить, что именно понимал Кевин во время сканирований. Возможно, он осознавал лишь основные идеи, суть происходящего, не видел деталей. Но что, если он все же мог вычленять из речи предложение за предложением, слово за словом?
Понимание речи нашего родного языка происходит обычно так легко, что мы не осознаем, насколько это сложный процесс. Мозг не только должен «узнать» все отдельные слова, но еще и извлечь значения этих слов из памяти и объединить их соответствующим образом, чтобы понять предложение.
Есть в нашей бочке меда и ложка дегтя: многие слова в большинстве языков неоднозначны. Омонимы имеют два значения, хотя одинаково пишутся и произносятся (например, слово «лук»). Омофоны имеют по два значения – эти слова одинаково произносятся, а пишутся по-разному («прут» и «пруд»). Чтобы понять простое предложение: «Мальчик увидел лук», надо заранее знать, о чем идет речь: увидел ли мальчик зеленый лук, огородное растение, или старинное оружие – боевой лук. Мозг решает такие задачи с помощью контекста, предыдущей и последующей информации, окружающей данное предложение. С помощью фМРТ можно увидеть, как наш мозг расшифровывает предложение вроде: «Мальчик увидел лук» буквально за миллисекунды.
Ингрид Джонсруд и ее коллеги использовали семантическую двусмысленность, чтобы попытаться понять, как здоровый мозг понимает речь. Они провели исследование на аппарате фМРТ, предлагая здоровым испытуемым прослушать предложения, в которых слова имели более одного значения, вроде известной шутки: «Косил косой косой косой». Также участников исследования попросили прослушать предложения, не содержащие двусмысленных слов, например: «Она записала все секреты в дневник». Хотя эти два типа предложений хорошо сочетаются по ряду психолингвистических параметров, гипотетически на расшифровку многозначных слов мозгу потребовалось бы больше усилий, чтобы выбрать верные значения исходя из контекста. В процессе раскодирования предложений с неоднозначными словами в левой височной коре и в нижней части обеих лобных долей увеличивалась активность нейронов, то есть мы увидели, что обе области мозга очень важны для понимания смысла разговорных предложений.
Нам эти данные весьма пригодились, когда мы рассматривали результаты ПЭТ-сканирования Кевина и размышляли, на каком уровне находится его способность воспринимать речь. Как выяснилось, простой эксперимент с многозначными и однозначными словами в предложениях показал, что мозг способен находить верное значение многозначного слова, соотнося его с контекстом. Получается, мы наблюдали работу мозга при восприятии языка на самом высоком уровне? Что же еще требуется для расшифровки речи? Есть ли другие вершины? Мы больше не говорили о восприятии языка в расплывчатом смысле общего, возможно автоматического, понимания, о связи между словом и его значением (известно, что «собака» – это своего рода «животное»). Теперь мы говорили о целых предложениях, целых неоднозначных предложениях, которые мозг обрабатывал следующим образом: извлекал из памяти множественные значения каждого слова, а затем выбирал соответствующее значение, основываясь на отношении каждого слова к контекстной информации, содержащейся в остальной части предложения.
Мы постепенно приходили к выводу, что понимание языка может стать ключом к сознанию – не в том смысле, что язык и есть сознание, а в том, что если человек способен понять язык в самом сложном его проявлении, то этот человек, скорее всего, находится в сознании. Философы могут утверждать, что преобразователи голосовой информации в текст, такие, как, например, программа «Сири», в некотором роде понимают язык, однако все, вероятно, согласятся, что «Сири» и подобные ей программы не осознают реальность. В ситуациях семантической двусмысленности, подобных описанной выше, именно машины (а не люди) терпят неудачу. Нил Армстронг и Базз Олдрин ходили по Луне почти пятьдесят лет назад, но лучшие умы на планете до сих пор, похоже, не в состоянии построить машину, которая будет безошибочно понимать человеческую речь.