В какой-то мере наша статья стала ответом на результаты научной работы, опубликованные в «Journal of Cognitive Neuroscience» спустя примерно год после того, как мы написали о Кейт в «Lancet». Автором той работы был доктор Николас Шифф из весьма уважаемого медицинского колледжа «Вейлл Корнелл» в Верхнем Ист-Сайде Манхэттена.
В 1998 году незадолго до публикации нашей статьи в «Lancet» доктор Шифф сопровождал своего наставника Фрэда Плама в Кембридж. Плам был выдающимся ученым в области черепно-мозговых травм, и при встрече стало ясно, что наши интересы тесно связаны. Коллеги из США рассказали нам о клинических случаях, похожих в некотором роде на случай Кейт, но все же совершенно иных. Занимаясь исследованиями серой зоны, я заметил странный парадокс: пациенты, попадающие в одну и ту же категорию, например больные в вегетативном состоянии, казалось бы, должны быть похожи, однако на самом деле выясняется, что каждый пациент – особый случай.
Шифф и Плам рассказали нам о сорокадевятилетней американке, которая после трех кровоизлияний в мозг пролежала двадцать лет в коме. Время от времени эта пациентка (в отличие от Кейт) вдруг как будто бы приходила в сознание – она произносила отдельные слова, не связанные с происходящим. ПЭТ-сканирование выявило области с метаболизмом значительно более высокого уровня, чем можно было бы ожидать у человека в вегетативном состоянии. И эти области располагались в тех отделах мозга, которые, как известно, участвуют в работе речи. На основании полученных данных ученые пришли к следующему выводу: «Наличие изолированных модулей обработки информации у пациентов с диагнозом «вегетативное состояние» не стоит рассматривать как признак любой степени самоосознания пациента».
Они действовали осторожно, избегали резких заявлений, совсем как мы. Мы все находились в самом начале пути. Разве можно было вести себя иначе? Однако название их научной работы – «Слова без разума» – раскрывало куда менее оптимистичный взгляд на ранние изыскания с помощью томографии мозга. Мы на своей стороне океана видели проблему в несколько ином ключе. Возможно, к этому привели не только результаты сканирования Кейт, но и огласка, которую они получили, а также ее последующее выздоровление. Мы были полны надежд и верили в лучшее. И опыты с Дебби только добавили нам оптимизма.
Шифф и Плам, а также их коллеги из колледжа «Вейлл Корнелл» были не единственными, кто шел в этой гонке практически наравне с нашей маленькой группой в Кембридже. Важные исследования в области серой зоны проводили и в Льеже, небольшом университетском городке в Бельгии. Невролог по имени Стивен Лаурейс также начал изучать возможности использования ПЭТ для исследования функции мозга в вегетативном состоянии. В одной из своих ранних работ Лаурейс и его команда описали сканы четырех пациентов, находящихся в вегетативном состоянии. Ученые обнаружили, что мозг испытуемых оказался менее тесно «связан», чем мозг здорового индивида, то есть у пациентов в вегетативном состоянии схемы общей активности были дезорганизованы или фрагментированы.
Вот и еще доказательства. Пусть другие, но тоже важные. В Кембридже мы увидели, как вегетативные пациенты нормально реагируют в сканере, несмотря на отсутствие внешних признаков сознания. А в Нью-Йорке и Бельгии ученые наблюдали фрагментарное поведение и особые закономерности мозговой деятельности в вегетативном состоянии.
Изучение серой зоны постепенно расширялось, становилось целой областью науки. В тот же год, когда вышла наша статья о Дебби, доктор Джо Джачино опубликовал вместе с коллегами важнейшую статью, в которой впервые было описано состояние минимального сознания. Согласно их докладу, многие пациенты, которые кажутся вегетативными, могут на самом деле пребывать в минимальном сознании, однако не в состоянии мобилизовать эти фрагменты сознания, чтобы эффективно общаться с внешним миром.
Когда вы в полусне слышите, как кто-то просит: «Пожалуйста, сожмите мою руку», возможно, вы отреагируете, а может, и нет. Вероятно, вы услышите просьбу, но тут же потеряете сознание. Или ответите, сделаете что просят, а в следующий раз, когда к вам обратятся с теми же словами, возможно, будете спать и ничего не услышите.
Мы не знаем, каково это – находиться в состоянии минимального сознания, знаем только, что в больницах пациенты под наблюдением ведут себя именно так. Иногда они в сознании, а иногда – нет. Состояние минимального внимания – явление еще более странное, нежели вегетативное состояние. Вселенная минимального внимания представляется мне сумрачным миром с пятнами света и тьмы. Благодаря доктору Джачино у нас появилась новая диагностическая категория. Пациент может не осознавать, где он и что происходит, и все же не впасть в вегетативное состояние. Он оказывается зажат где-то между мирами.
Мы хотели было сделать Дебби еще одно ПЭТ-сканирование, однако она достигла предела радиационной нагрузки. Без убедительного обоснования в необходимости нового сканирования наш комитет по этике, который в конечном итоге решал, что и как можно исследовать, не позволит нам ввести Дебби еще одну дозу радиационного изотопа. Мы должны были доказать, что дополнительное сканирование непременно принесет Дебби пользу. Однако сделать этого мы не могли.
Конечно, мы знали, что наши эксперименты важны, но утверждать, что Дебби получит от них прямую пользу, было бы неверно. Исследования в нашей области находились в зачаточном состоянии. До клинической пользы и выгоды нас отделяли миллионы опытов.
Как ни странно, спустя несколько месяцев после сканирования в ситуации с Дебби наметились первые шаги к улучшению. Ей довольно быстро поставили новый диагноз: состояние минимального сознания, который ввели в обиход доктор Джо Джачино и его коллеги. И вскоре, совсем как Кейт, Дебби на этом не остановилась. Когда я увидел ее год спустя, несмотря на серьезные физические нарушения, Дебби начала разговаривать и двигаться – она вышла из серой зоны. Сама усаживалась поудобнее в кресле, держась за подлокотники, смеялась над любимыми телевизионными программами, смотрела на нас, когда мы с ней разговаривали, и отвечала все более разборчиво. Постепенно ее речь становилась все яснее. Вскоре Дебби перевели в реабилитационное медицинское учреждение неподалеку от ее дома, и мы потеряли с ней связь; я перестал пристально следить за ее возвращением к относительно нормальной жизни.
Я часто думаю о Дебби. Неужели мы нашли способ вернуть ее в наш мир? Быть может, наше сканирование и шквал внимания, который оно вызвало, каким-то образом способствовали ее выздоровлению? Возможно, после сканирования врачи и медицинские работники стали иначе относиться к Кейт и Дебби, что и позволило этим женщинам выйти из вегетативного состояния? В нашем распоряжении имелось недостаточно данных, чтобы уверенно делать выводы. Однако случаи удивительного выздоровления обеих пациенток перестали казаться просто случайностями.
5. Каркас сознания
На рубеже 2002 и 2003 годов меня беспокоило несколько вопросов. Первый: Дебби и ее мозговая активность. Мы не понимали, почему ее мозг реагировал на раздражители определенным образом, и меня это тревожило. Дебби услышала несколько слов, и ее мозг ответил на эти звуки, как мозг любого здорового человека, распознал речь, не путая ее с другими шумами. Мне очень хотелось бы узнать, дошло ли до разума Дебби значение этих слов. Поврежденный мозг человека в бессознательном состоянии может отметить наличие звука речи, однако неспособен обработать эту информацию. Может ли находящийся без сознания человек понимать смысл слов, которые он услышит? И что в данном контексте означает «понимать»?
Сложный вопрос. На каком уровне функционирования мозга можно считать человека находящимся в сознании? Этот вопрос я стану задавать себе все последующие годы, в разгар путешествий в серую зону. Проблема заключается в том, что вопросы о сознании имеют непосредственное отношение к тому, кто их задает, равно как и само понятие науки часто рассматривается с очень личных точек зрения.
Вот, например, маленький ребенок. Большинство из нас согласятся, что здоровые десятилетние дети осознают себя и окружающий мир во многом так же, как взрослые. Они понимают язык, принимают решения, отвечают на вопросы, хранят воспоминания, предпринимают действия на основании воспоминаний и обладают большей частью других познавательных способностей взрослого человека, хотя и в базовой форме.
А что скажете о двухлетних карапузах? Они себя осознают? Большинство опрошенных ответит «да». Малыши понимают язык и принимают решения, пусть несложные, ведь поиграть с поездом или посмотреть книжку с картинками – тоже решение. Они произносят слова и иногда целые предложения, у них есть воспоминания, и порой они действуют на основании этих воспоминаний (вынимают игрушечный паровозик из коробки, потому что помнят, что его туда положили, – тоже действие на основании воспоминания). Они демонстрируют основы сознания взрослого человека.
А теперь представим себе ребенка в месячном возрасте. Конечно, такой малыш тоже себя осознает, скажете вы! Однако давайте подумаем. Младенцы в месяц, похоже, не понимают, что им говорят, хотя, наверное, их внимание и можно привлечь ненадолго агуканьем и другими звуками. Если крикнуть на младенца (чего делать ни в коем случае нельзя), он, скорее всего, заплачет. А если спеть ему колыбельную, то успокоится и агукнет в ответ. И это все.
Большинство таких «ответов», несомненно, являются автоматическими, они врожденные. Диапазон основных реакций невелик – младенец успокоится, услышав пение, вне зависимости от того, о чем вы поете. Младенцы не реагируют на инструкции соответствующими действиями, они ведь еще не понимают языка, так что не будем к ним слишком строги. Они способны (или нет?) запоминать происходящее (давайте признаемся: лишь немногие из нас скажут, что помнят себя в один месяц) и явно не действуют на основе воспоминаний, как это делает ребенок в два года. Младенцы поворачиваются к новой игрушке, когда же игрушка исчезает, забывают о ней. Итак, допустимо ли считать младенца в один месяц от роду осознающим реальность? Знает ли он, что существует как личность и что вокруг него мир, с которым можно взаимодействовать, влиять на него и находиться под его влиянием? Если это так, то какую форму принимает это «знание»?
ebooksa