Вопросы, которые мы рассмотрели, и технологии, которые мы разработали, исследуя пациентов в серой зоне, открыли совершенно новый мир научных возможностей. Наши эксперименты с фильмом Альфреда Хичкока могут прояснить, что происходит в мозге пациентов с когнитивно ослабляющими нейродегенеративными заболеваниями, такими как болезнь Альцгеймера. Когда люди с болезнью Альцгеймера смотрят классический триллер, чувствуют ли они то же самое, что вы или я? Или в их мозг долетает лишь эхо звуков и визуальных образов, почти как у младенцев, а тонкости сюжета они воспринять не в состоянии? И если это так, сможем ли мы разработать вспомогательные технологии и методы лечения, которые будут адаптированы к реальному опыту каждого пациента в отдельности, не основываясь при этом лишь на нашем опыте, на том, что мы видим, глядя на пациента? Недавний документальный фильм Alive Inside («Живой внутри»), получивший приз зрительских симпатий на кинофестивале «Сандэнс» 2014 года, рассказывает об удивительных переживаниях нескольких пациентов с болезнью Альцгеймера, жизнь которых изменилась, когда они услышали знакомые и любимые мелодии. Каждый пациент ощутил особую связь со своей музыкой, со своим прошлым, с каким-то аспектом собственного бытия, хотя близкие люди считали, что все это давно потеряно. Фильм прекрасно показывает, как музыка способна пробудить наше сознание и раскрыть глубинные элементы человеческой сущности.
В дополнение к исследованиям ослабленного сознания при болезни Альцгеймера ведется многообещающая работа над тем, что некоторые называют сознанием животных. Есть ли сознание у животных? Большинство людей склонны думать, что собаки, обезьяны и другие высшие приматы обладают той или иной формой сознания, но очевидно, не совсем в той же мере, что и люди. Мы знаем, что у них существуют некие сознательные структуры, но они не так интегрированы и расположены, как сходные элементы в человеческом мозге. Коко, западная равнинная горилла, родившаяся в зоопарке Сан-Франциско, смогла запомнить множество понятий на языке жестов, а также английские слова. Тем не менее она не использует грамматику или синтаксис, и ее языковые способности не превосходят способности маленького человеческого ребенка. Аналогичным образом многие животные, включая собак, могут обучаться сложным действиям в ответ на команды, однако их поведение всегда будет привязано к определенной последовательности – они не могут импровизировать или совершать какие-то действия спонтанно (например, выполнять последовательность в обратном порядке), как умеет человек.
Тогда в Париже мы с Тимом, Акселем и Сидом поразмышляли над вопросом, есть ли сознание у животных, и о том, как это связано с сознанием у взрослых, младенцев, а также машинным интеллектом. Меня всегда поражает, что большинство ученых, признанных в мире науки, непременно упомянут в споре «сознание» своих домашних питомцев. На самом деле эти существа способны на удивительные фокусы.
И хотя многие виды животных демонстрируют рудиментарные формы мысли, включая обман, зрелые проявления данных феноменов присущи только людям. Могут ли представители других видов думать о своем сознании так, как человек? Путешествовать назад во времени, чтобы анализировать прошлое, и вперед, чтобы планировать будущее? Нельзя, конечно, утверждать с уверенностью, однако, наверное, все согласятся, что эмоциональный опыт переживают не одни лишь люди.
Вряд ли найдется владелец собаки, который не стал бы доказывать, что домашние животные могут выражать сильные эмоции. Однако сложность человеческих эмоций и наша способность передавать чувства через искусство, например музыку, безусловно, уникальна. У всех прочих видов сознание, похоже, не так тесно связано с мышлением других индивидуумов. С самого младенчества мы тратим большую часть своего времени и энергии, пытаясь определить, что думают другие, каковы их мотивы, любят они нас или нет и что они сделают дальше. Мы проводим бо́льшую часть жизни, стремясь понять сознательные состояния окружающих, а также передать им или скрыть от них свои собственные.
Технологии будущего, несомненно, позволят нам читать мысли других. Не простейшим образом, как мы уже научились делать – расшифровывать ответы «да» и «нет» на основании изменений в активности фМРТ, – а в смысле интерпретации и понимания того, что думает другой человек, основываясь исключительно на показаниях его мозга. Этические проблемы, которые за этим последуют, будут просто огромными – и в бизнесе, и в политике, и в рекламе; возникнет ненасытный (а иногда зловещий) аппетит – все захотят читать чужие мысли. Мир изменится, как когда-то он изменился с появлением и широким распространением интернета и Всемирной паутины. Но мы приспособимся, привыкнем к изменениям. Поразительные технологии станут всего лишь инструментами общения, и дети будут пользоваться ими с рождения, открывая новые пути для следующих поколений.
Появление все более автономных машин, способных инициировать свой собственный курс действий, неизбежно потребует от них оценки моральной ответственности, которая во многом превосходит нашу собственную. Мы, люди, обладаем необычным (а порой весьма пугающим) качеством: мы делаем что-то только потому, что нам этого хочется. Это может быть неправильным, аморальным, незаконным или нелогичным, но все же мы часто просто следуем нашим желаниям. Что в нашей ДНК позволяет нам выйти за рамки логически правильного и поступать неверно? Как только мы обнаружим в себе источник этого стремления к нелогичности, то поможем машинам обезопасить себя от тех же импульсов.
Когда мы размышляем над природой сознания и способностью действовать в соответствии с нашими мыслями (способность, которую называют отнесенностью действия или состояния к субъекту и которой часто не хватает многим пациентам в серой зоне), стоит спросить себя: а есть ли у нас свободная воля? Многие великие умы пытались отыскать ответ на этот сложнейший вопрос, а решение может оказаться гораздо сложнее. Пример Уинифред и Леонарда показывает, как наше сознание «переливается» в жизнь других людей. Очень редко мы можем полностью описать или понять себя, не ссылаясь на наши отношения с другими и влияние, которое мы, как сознательные существа, оказываем на окружающий нас мир. Мы – это наш мозг, но мы также состоим из воспоминаний, отношений, мнений и эмоций, которые рождаем в других. Даже в смерти мы часто продолжаем вдохновлять и влиять на тех, кого мы оставляем позади.
Этот феномен проявляется, пожалуй, наиболее ярко в том, что некоторые называют коллективным сознанием. Мы живем в пересекающихся группах семей, обществ и народов. Прочие кластеры делят общество по другим признакам: религии, любви к определенным видам спорта и так далее. Поскольку люди в каждой из ячеек постоянно воздействуют друг на друга, эти группы обладают своего рода принадлежностью – способностью принимать решения, думать, судить, действовать, организовывать и реорганизовывать. Они даже могут размышлять о своей роли, обладая некими «волеизъявлениями» в виде общих убеждений, моральных установок, традиций и обычаев.
Коллективное сознание проявляется в результате взаимодействия разумов и нарастает по мере того, как люди, семьи, общины и даже народы соприкасаются. Коллективное сознание является ключом к человеческому, оно вызывает тягу к чему-то большему, нежели индивидуум-одиночка. Коллективное бессознательное формирует наши убеждения и подпитывает наши предрассудки. Оно – основа нашего общего опыта, от восторга, который мы испытываем от полноценных сексуальных отношений, до спонтанного, синхронного поведения ста тысяч болельщиков, радостно исполняющих волну[3] на Олимпийских играх.
Коллективное сознание имеет общие черты с тем, что некоторые называют универсальным, или космическим, сознанием. Всеобщее сознание считается «бесконечным, вечным океаном разумной энергии. Каждый из нас, каждая душа, каждая индивидуальная точка сознания – капля в этом океане. Где одна капля заканчивается, а другая начинается – определить невозможно, потому что в едином энергетическом поле нет разделения». Как метафора, данное описание весьма привлекательно: сознание, которым мы обладаем, – «капля» в коллективном океане. То, как именно мы вносим свой вклад в целое, нельзя определить в значительной степени потому, что бо́льшая часть жизни возникает таким образом, который выходит за рамки каждого из нас и нашего индивидуального опыта. Жизнь – блестящая импровизация. Мы выдумываем все вместе, на ходу. Вот что делает жизнь такой интересной!
Когда я поднял бокал за будущее науки о серой зоне, мне пришло в голову, что даже ход живого разговора четырех друзей в парижском ресторане предсказать невозможно. Каждый сознательный ум незаметно влияет на характер и настроение группы. Идеи возникают, изменяются, отбрасываются или принимаются с благодарностью. Возможности растут, создавая мир, который неустанно расширяется и взрослеет.
Я считаю, нам не нужны такие понятия, как «единые энергетические поля» или «бесконечные, вечные океаны», чтобы объяснить возникновение сознания. Нам нужен только мозг. Каждый из наших ста миллиардов нейронов играет свою роль. Каждый из них – не просто транзистор или переключатель. Это крошечный двигатель принятия решений, «постановляющий», когда действовать и когда промолчать. Внутри нас постоянно принимаются бесчисленные решения. Мы уже видели, что нейрон в веретенообразной извилине может реагировать на одно лицо, а на другое – нет. «Клетки места» в парагиппокампальной извилине могут отреагировать на одно место и не заметить другого. А иногда нейроны в стволе головного мозга или таламусе вообще не реагируют ни на что, погрузившись в серую зону.
Каждый из нас за тем столиком в ресторане парижского отеля вместе со многими тысячами наших коллег по всему миру считает, что эти крошки, принимающие решения, и сотни миллиардов их взаимосвязей являются основой для возникновения сознания в виде мыслей, чувств, эмоций, воспоминаний и планов. Каждый нейрон – часть несущих конструкций сознания, так же как каждый из нас является частью структуры общества. Одни вносят в общественную жизнь больший вклад, другие – меньший. Однако работа с пациентами в серой зоне показала мне: жизненно важно помнить о том, что любой человек без исключения вносит вклад в формирующееся целое.
Я убежден, что сознание – это связи между нейронами, вспыхивающие электрическими импульсами. Тем не менее в своей самой развитой форме сознание – это та наша часть, которой мы дорожим больше всего, – ощущение себя, личности. Неудивительно, что оно так трудно поддается пониманию. Исследуя серую зону, я выяснил: сознание не является необъяснимым, мистическим или метафизическим феноменом. Странным, возможно. Даже волшебным. Особенно в том, как оно перетекает из нас в жизнь других. Сознание в бесконечном потоке несет нас в пункты назначения, о существовании которых мы даже не подозреваем.
Двадцать лет назад многие отказались от нашего донкихотского предложения прочесть мысли пациентов, запертых в серой зоне. Однако очень скоро такая расшифровка станет делом обычным, доступным миллионам людей по всему миру. Такова магия науки: будущее тянет за собой прошлое, все проблемы решаются постепенно, при этом неутомимо, до тех пор, пока мы с удивлением не обнаружим: прогресс-то уже перед нами, вот они, новые сферы понимания и познания! Наука о серой зоне провела нас долгим путем, если начинать его с 1997 года, когда мы впервые просканировали Кейт. В конечном счете эта наука обещает раскрыть даже тайны вселенной, которые, что совершенно невероятно, каждый из нас носит в своей голове.
Эпилог
Первая глава моих исследований в серой зоне подошла к странному и неожиданному завершению в мае 2015 года, когда внезапно умерла Морин. Я поддерживал связь с Филом. Последний раз видел его семь месяцев назад – мы с ним встретились в Эдинбурге за пивом. Он сказал мне, что в то время Морин была еще стабильна с медицинской точки зрения, она жила в интернате для тяжелобольных, родители и семья продолжали с любовью заботиться о ней. В день ее смерти я летел в Нью-Йорк, чтобы поговорить с издателями о книге, которую вы сейчас читаете. Фил связался со мной на странице в «Фейсбуке»: «Морин умерла сегодня в 9:20, два дня она боролась с инфекций в легких. Она умерла быстро… Решил, что ты захочешь об этом узнать». Когда я думал о смерти Морин, в голове вертелось лишь одно слово: «жутко». Бродя в тот день с издателями туда-сюда по Пятой авеню, продавая им свою пока еще не написанную книгу, мне приходилось снова и снова объяснять: Морин только что умерла – такое вот совпадение. Я чувствовал себя старым мореходом, который утомляет слушателей длинным рассказом. Я не мог не думать о Морин, когда писал эту книгу, так же как не мог не вспоминать о ней все последние два десятилетия после нашего расставания. Однако, покинув серую зону именно в тот момент, Морин по-прежнему влияла на мою жизнь странным и непредсказуемым образом. Она всегда высказывала свое мнение. Всегда оставляла за собой последнее слово. Только теперь уже из могилы.
Я не видел Морин более двадцати лет, однако ее кончина меня глубоко тронула. Я остро ощутил, какое сильное влияние она оказывала на ход моей жизни в течение двух десятилетий, хоть и редко себе в этом признавался. Ее влияние трудно измерить и еще труднее объяснить, в том числе и из-за противоречивых ощущений, которые оставили у меня наши отношения. Жар наших споров давно остыл, но иногда мне кажется, что я продолжаю отвечать Морин, вспоминая слова о том, что главное – это любовь.
Все блестящие эксперименты и новейшие технологии – ничто в сравнении с самым главным достижением в исследовании серой зоны: мы научились возвращать людей к тем, кого они любили и кому были дороги. Каждый такой случай до сих пор вспоминается как чудо. Когда я пишу эти строки, мне кажется, что Морин радостно смеется, ее глаза сияют.
ebooksa