Уэллс. Горький ветер

22
18
20
22
24
26
28
30

Похоже, я все-таки опоздал и Джулио попал под воздействие энергетического поля, которое что-то сотворило с ним. Иначе сложно трактовать его путешествующий по лицу глаз. Я старался не смотреть на него, но тянуло разглядеть эту аномалию. А он словно и не чувствовал ничего вовсе. Зажмурился и пил портвейн.

– Признаю честно. Я чуть было не обгадился, когда почувствовал, как у меня за спиной все заурчало, заискрилось. Я даже подумал, что ты решил сэкономить на оборудовании, а для этого поджарить меня на мелком огне. Хорошо, что я ошибся.

Джулио посмотрел на меня, и в это время правый глаз начал медленно съезжать в сторону рта. Я не мог отвернуться, не мог разорвать зрительный контакт, но в то же время это выглядело ужасно. Джулио Скольпеари вряд ли будет мне благодарен за то, что я лишил его лица. Как он теперь будет вести дела, как разговаривать с заказчиками, принимать работы и отчитывать своих работников?

Я представил себе, как он орет на сотрудников за то, что они плохо справляются с заказами, не выполняют план, а в это время его лицо жонглирует глазами, которые то и дело грозят исчезнуть в бездонном провале рта.

Не успел я себе это представить, как Джулио опять начал меняться.

Я испытал приступ брезгливости в тот момент, когда его левое ухо внезапно увеличилось в размерах, растянулось и провисло до плеча. Теперь можно было не рассчитывать на то, что его сотрудники будут относиться к нему серьезно. Я с трудом сдерживался от истеричного хохота. Интересно, побочным эффектом какого процесса стал подобный распад человеческого лица? Я пытался разложить весь эксперимент на отдельные составляющие, чтобы установить, что могло пойти не так, и не видел ответа. В лучшем случае Джулио распылило бы на десятки ярдов, в худшем – изжарило. Ничто не предвещало того, что он станет клоуном.

– Я никогда бы себе не простил, если бы ты пострадал, – я сказал это только для того, чтобы поддержать разговор, поскольку Скольпеари уже пострадал и надо было понять, как вернуть ему прежний облик. Но самое важное, как донести до него тот момент, что в его внешности произошли серьезные изменения.

Джулио допил портвейн, поставил бокал на столик и встал.

– Ну, продолжим работать, – предложил он.

Я не знал, что ему ответить. Я хотел прервать эксперимент, но не готов был ему признаться в том, что кое-что пошло не так.

– Подай-ка бутылку. Чего замер? – сказал Джулио.

Я не успел отреагировать. Он рассердился и схватил бутылку, и только наполняя бокал, сообразил, что бутылка стояла слишком далеко, и чтобы ею завладеть, ему пришлось растянуть руку на несколько ярдов. От этого знания Джулио мгновенно протрезвел, поставил бутылку рядом с бокалом и посмотрел на меня. От удивления его глаза вернулись на прежнее место.

– Что происходит?

– Я не знаю, – честно признался я.

Джулио поднес руку к лицу и внимательно осмотрел ее, словно видел в первый раз. Ничего его не удивило и не насторожило. Рука как рука. Но он каким-то образом раздобыл бутылку, которая находилась на другом конце комнаты.

– Ты случайно в портвейн ничего не подмешивал? – предположил он.

– Нет. Чистый порто. У Уэллса другого не бывает.

– Может, это происки Уэллса? Один из его диких экспериментов? – спросил он с тревогой.

Я не успел ответить.

Джулио Скольпеари внезапно стал рассыпаться. Его тело превратилось в текучий песок, который решил расстаться с формой и превратиться в разноцветную кучу на полу. Такому же превращению подверглась и его одежда, которая словно стала частью его тела. Я и опомниться не успел, как Джулио Скольпеари лежал кучей морского песка на полу комнаты, которую венчали два мигающих глаза и широкий рот, выглядевший вычурно нереалистично в образовавшемся натюрморте.