После Октябрьской революции Леонтий приветствовал ужаснувший его коллег Декрет об отделении церкви от государства. Он сказал дословно следующее: «Декрет этот является осуществлением и удовлетворением давно назревших и самых больных вопросов во взаимоотношениях государства и Церкви, требующих полного раскрепощения религиозной совести народа и освобождения Церкви и её священнослужителей от ложного положения»[635].
Разумеется, архиепископу Митрофану подобные речи не могли понравиться.
В результате январских боев архиепископ потерял свою резиденцию в Кремле. Викарий Леонтий, который в это время пребывал в Иоанно-Предтеченском монастыре, открыл двери для своего руководителя и оппонента. В монастыре и без того было многолюдно. Он стал пристанищем для несчастных беженцев, которым Леонтий отвел личную комнату. Сам викарий перебрался в большое общее помещение. Его столом служил подоконник[636].
Разногласия во взглядах между Леонтием и Митрофаном никуда не исчезли.
12 марта в зале Епархиальной библиотеки на собрании делегатов от разных приходов возник спор. Делегаты хотели работать и дальше, для чего им было нужно сотрудничать с Советами. Архиепископ выступал категорически против всякого контакта с Совнаркомом. Будучи абсолютно внутренне убежден в своей правоте, он прибег к административному ресурсу и при подготовке к следующему июньскому собранию устранил из числа делегатов всех диссидентов, включая епископа Леонтия.
Владыка Митрофан был чужд дипломатии и считал правильным исключительно свое мнение. На упомянутом июньском съезде, когда дошло дело до выборов в Епархиальный совет, он произнес дословно следующее: «в числе кандидатов я вижу лиц, с которыми я не в состоянии буду работать, а потому, даже если они и пройдут, я не утвержу их избрания все равно»[637].
Среди неудобных Митрофану лиц оказался даже тишайший отец Саввинский, интеллектуал, член Духовной консистории, проповедовавший с кафедры Успенского собора и исследовавший историю епархии.
Гонения на известных духовников вызвали недовольство паствы. Ряд приходов – Троицкий, Ильинский, Михаило-Архангельский и Введенский – вообще предложил отправить Митрофана в отставку и избрать вместо него Леонтия. Свободомыслящий викарий такие инициативы не комментировал, но выступал с проповедями в храмах, посетив, в частности, церковь св. Пантелеймона на курорте Тинаки[638].
В ответ архиепископ Митрофан обратился к патриарху Тихону. Патриарх знал астраханского владыку и во многом был ему обязан во время собственного избрания. В итоге в начале октября епископ Леонтий был отстранен от викариатства. Более того, ему было запрещено служить.
Астраханцы были возмущены. Вначале они пошли к Митрофану. Но «на просьбы многих прихожан, обратившихся к епископу Митрофану, последний ответил, что “его дело сторона”». В свою очередь, Леонтий публично, в открытом письме через прессу простил своих недоброжелателей, то есть Тихона и Митрофана, напомнив слова Евангелия: «отпусти им Господи, ибо они не ведают, что творят»[639].
20 октября 1918 года четыре тысячи человек собрались у Ивановского монастыря, чтобы поддержать своего любимого владыку Леонтия. Они выражали любовь и симпатию к принципиальному викарию, упрекая Митрофана: «Епископ Леонтий является полной противоположностью Митрофану, он всегда пребывал среди народа и стоит всегда за народ». Была сформирована делегация из четырех человек, которым предстояло поехать в Москву, чтобы встретиться с Тихоном. В дорогу им прямо на митинге собрали несколько тысяч рублей.
К митингу присоединился Совет храма Ильи Пророка, написавший открытое письмо в поддержку Леонтия[640].
Леонтий, однако, не стал раздувать страсти и призвал всех к миру и мягкосердечию. Митинг принес свои плоды. Хотя Леонтий не был восстановлен в звании викария, ему было разрешено вести службу в церкви, и напряжение спало. Викарий вышел из него явным моральным победителем.
Длительное время особых конфликтов между новой властью и епархией удавалось избежать.
Более того, органы власти относились к церкви довольно комплиментарно. Большинство рабочих, безусловно поддерживая Советы и защищая их с оружием в руках, не собиралось отказываться от религиозных традиций, и астраханские большевики относились к этому с пониманием. Общее собрание профсоюзов, состоявшееся уже в январе 1919 года, определило девять праздничных дней, из которых восемь оказались православными: Рождество (два дня), Крещение, Страстная суббота, Пасха, Троица, Благовещенье и Воздвижение. Единственным нерелигиозным событием был определен день памяти героев январских боев, определенный по новому стилю на 7 февраля[641]. Это решение было подтверждено губернским отделом труда[642].
Не происходило и захвата церквей. Впрочем, некоторые из них закрылись ввиду отсутствия госфинансирования. В первую очередь речь идет о тюремной церкви и храмах при приютах и больницах. Власти предложили финансировать их за счет епархии. Епархия наотрез отказалась[643].
Для нужд армии и образования было изъято несколько зданий, в первую очередь Духовное училище и семинария. Однако особых конфликтов это не породило. В условиях отсутствия дотаций из бюджета церковь не была в состоянии содержать все это имущество[644]. Сами студенты не возражали. В предшествующем 1917 году из числа семинаристов, завершивших обучение, путь священнослужения выбрало двое или трое[645]. Остальные пошли в мирские профессии. Семинария им была нужна лишь постольку, поскольку образование при царизме было вообще малодоступным и годилось любое.
Ситуация между властью и церковью обострилась в конце мая, когда в Астраханском крае начал проповедовать уроженец Курской губернии Лев Кунцевич. Кунцевич относился к революции крайне отрицательно, причем к любой. Он решил посвятить себя борьбе с социализмом и подвергался аресту за политические выступления еще годом ранее, в Саратове, во времена Временного правительства князя Львова.
26 мая Кунцевич произнес речь на пороге Черноярской церкви Петра и Павла. Он обвинил советскую власть в притеснениях православных, резко раскритиковал переход школы на светские основы и заявил, что во всем виноваты жиды. Взглядам Кунцевича на еврейский вопрос была посвящена значительная часть выступления, что, учитывая происхождение если не Христа, то апостолов, выглядело у дверей христианского храма двусмысленно. После этого Кунцевич скрылся, рассчитывая добраться до Краснова[646]. Через два месяца Кунцевич был арестован, а в октябре его расстреляли решением уездной ЧК[647]. Вместе с ним расстреляли советского работника, укравшего из кассы 360 000 рублей[648].
Неприятности сопровождали также отца Сенилова, ранее изгнанного населением Ханской Ставки. Новым местом его служения было определено село Цветное. Уже в июне 1918 года Сенилов был арестован местным Советом, поскольку пообещал председателю Совета неприятности после «смены власти», а также активно спорил с прихожанами относительно лозунга «Смерть буржуям!» и прочих. Новую власть он характеризовал как «разбойников, грабителей и воров». В результате местный суд приговорил Сенилова к четырем годам лишения свободы[649]. Почти наверняка Сенилов попал бы под амнистию, но его жизнь сложилась трагичнее. В августе во время мятежа Сенилов бежал из тюрьмы, но неудачно, и был расстрелян среди других пойманных заключенных[650].
ebooksa