— Я общаюсь не с вещами, — напомнил старик. — Вещи — просто вещи. Я общаюсь с людьми.
Без всякого пиетета вернув утюг на место, он хитро сощурился.
— Что, всё-таки, сделал человек, который тебя обидел?
Губы Вари сжались, напомнив крошащийся бетон.
— Отнял у меня смысл жизни.
— Да уж, — старик покачал головой. Девушка заметила, что капельки пота на его висках потекли вниз ручьями. — Ты производишь впечатление на редкость бессмысленной особы.
— А не пошли бы вы, — беззлобно сказала она. — Может, этот смысл был мне не больно-то и нужен? Может, я выбросила его, как обёртку от мороженого, и пошла дальше?
— Что ж, тогда — счастливого пути, — прокряхтел старик.
Всё так же сидя в углу, он смотрел, как девушка открыла окно и, сев на подоконник, перекинула ноги на ту сторону. Сразу же материализовался пёс, который, фыркнув, уткнулся мордой Варе в бок. Она засмеялась и отпихнула его голову. Из травы во все стороны прыгали кузнечики. Небо затянуло облаками: кажется, будет дождь. По дороге, объезжая припаркованные машины, носилась на самокатах малышня, за ними наблюдала, поставив между ног большую коричневую сумку, полная женщина преклонного возраста. В крашеных её волосах Варя разглядела затерявшуюся там бигуди. Подумать только… сотни, тысячи людей встречаются ей ежедневно на улицах, и у каждого есть пара-тройка историй. Просто ли заполучить их в своё пользование? Обратить этот ребус в стихотворные строчки? Едва ли. Особенно, если не иметь корней. Если парить над землёй тополиным пухом, скользя по ней равнодушным взглядом.
«Мысль заставляет течь реки на север с юга», — вспомнила Варя. Старые стихи ей больше не нужны. И те, другие, написанные загадочным пакостником, тоже. Наступает время для новой поэзии и новых историй.
Она повернулась лицом к дому и, сложив ладони рупором у рта, крикнула:
— Я ещё вернусь! Вернусь, и мы поговорим как следует!
Ведь нужно же с кого-то начинать?
Птицы и люди
Наверное, сам Господь не смог бы ответить на вопрос, когда всё-таки началась история с птицами. Она походила на какую-то легенду из деревенской глубинки — на одну из тех дремучих и немного печальных историй про индейцев, в которых рассказывается про женщин с паучьим брюхом, про краснокожего Христа. Только рассказывала эту легенду не старуха со вплетёнными в косу ловцами воспоминаний — она имела место быть прямо здесь, на твоей улице.
Деревенская глубинка — здесь, вокруг, в сонной пыли грунтовых дорог, которая ленится даже подниматься со своего лежбища, растут подсолнухи и золотистая кукуруза с красными прожилками. Кто-то, может быть, уже начал думать, что цивилизация в своём неуёмном стремлении к горизонту набрела и на это томное местечко, потому что посреди посёлка прямо в пыль центральной площади упала гигантская рыба со стальной чешуёй и принесла новенькие, блестящие хромом пивные краны за стойку в местный бар под названием «Дырявая Калоша»; и плевать, что в окна его заглядывают похожие на гусей стойки коновязи, помнящие ещё первую волну поселенцев… но это иллюзия. Жизнь-то течёт по-прежнему, по-старому.
Тогда-то, в один из этих вялоплетущихся дней, и началась эта чехарда с птицами.
Том чувствовал неладное ещё с начала недели. Кололо сердце («искрило», — как он сам это называл), воздух то и дело превращался в мокрую тряпку и ни за что не желал пролазить в горло. Он много молился, а на каждое — малейшее — изменение в миропорядке отвечал, задыхаясь: «вот оно!»
Но каждый раз это оказывалось что-то другое.
— Уж не собрался ли ты отбросить раньше времени копыта, — спрашивали его за партией в бридж. — У тебя прямо глаза какие-то страшные. Ух!.. Прими лучше лекарство. Доброе виски ещё никому не вредило.