Ожившая тень

22
18
20
22
24
26
28
30

В Сингван вернулась весна. Деревья, на которых еще недавно торчали лишь голые ветки, стали одеваться в зелёные одежды. Склоны гор тонули в весеннем мареве, в полях заливались жаворонки.

В деревне началась пахота. Ребята не отставали от взрослых. У них была своя «Малая пятилетка», и они успешно её выполняли. И ещё они проводили сборы на тему: «Тяжёлый путь наших отцов и матерей». На сборы приходили родители, седобородые старики и одетые во всё белое старухи. Они рассказывали о жизни в старой деревне, о том, как угнетали народ помещики и капиталисты, как издевались в старые времена над крестьянами.

Пригласили на один из таких сборов и мать Мёнгиля. Она, как всегда, была занята, но для ребят время нашла. Накануне пионеры допоздна писали лозунги, вешали на стены картины. На сбор пришли ребята из других отрядов, а чтобы все узнали о сборе, решено было выпустить стенгазету.

Мать Мёнгиля стала за стол учителя. Её встретили громкими аплодисментами. Она улыбнулась. В новой нарядной юбке и ослепительно белой кофточке она казалась удивительно молодой. Конечно, лицо её было в морщинах — слишком трудную жизнь она прожила,— но большие её глаза остались ясными и глубокими. Она стояла и смотрела на молодые весёлые лица и не глазами — сердцем нашла среди этих лиц два особенно дорогих: Мёнгиля и Чхонёна…

— Ребята…— негромко начала она.

По классу прошелестел шумок, будто лёгкие круги пробежали по воде, потом вода успокоилась, стало тихо.

— Ребята, не забывайте полных крови и пота дней, прожитых вашими отцами и матерями… Они сделали всё, чтобы вы были счастливы…

Класс приготовился слушать.

Вот что рассказала им мать Мёнгиля.

3

Её родители были батраками в деревне Понтон. С утра до глубокой ночи работали они на полях помещика О Тонха́ка, оставляя на её попечение трёх сестёр и брата — она была старшей в большой семье. Мать и отец трудились не покладая рук, и всё равно семья не могла выбраться из долгов: очень уж высокими были проценты.

Ей исполнилось восемь лет, когда её забрали в услужение к О Тонхаку. Произошло это на удивление просто.

Однажды зимним морозным утром, когда с серого неба без устали валил снег, к ним в домишко пришёл управляющий. Он схватил девочку за озябшую руку и молча потащил к двери. Сестрёнки заплакали, ухватившись за её старую юбку. Управляющий грубо оттолкнул их и выволок девочку из дому.

— Тебя будут звать Килле,— сказали ей в доме помещика.

Это имя носила до неё маленькая батрачка, умершая несколько дней назад от брюшного тифа.

Так началась её батрацкая жизнь. Килле вставала с рассветом и работала до глубокой ночи. Спала, свернувшись калачиком, в клетушке, рядом с коровником; одеяла у неё не было.

Как тосковала она по своим родителям, по малышу-брату и сёстрам! Но она могла только горько плакать…

О Тонхак верой и правдой служил японцам. В доме его вечно пьянствовали японские полицейские, сборщики налогов, уездные начальники. Все они драли с крестьян три шкуры. Килле ненавидела их, но должна была им прислуживать. Она мыла гостям ноги, грела у себя за пазухой туфли О Тонхака, чтоб помещик не замёрз, когда решит отправиться в свою очередь в гости.

Как-то осенью, когда с гор дул промозглый, холодный ветер, помещик собрался ехать в волость. Зычным голосом позвал он Килле. Она не откликнулась. Она сидела, съёжившись, на кухне у очага, и всё её тело била крупная дрожь. Вчера Килле простудилась, у неё начался сильный жар, ио она не смела уйти в свою клетушку и сидела, уткнув лицо в колени и стараясь унять дрожь.

И вдруг Килле услышала грозный голос хозяина. Он звал её уже в третий раз. Она вбежала в гостиную. Налитый злобой помещик отоял посреди комнаты. Красные, пьяные глаза уставились на перепуганную девчушку. Он выхватил у Килле свои туфли и бросился на неё с кулаками.