— Скор ты, однако, на громкие слова. Как заученное бубнишь.
Черемшин покривил сухие заветренные губы. Сухо посоветовал:
— Не заговаривайся, Алешка, и не зырь на меня такими глазами. А если у тебя с Аненкой любовь вяжется, так ты ее в боевом порядке тяни в комсомол. За ней и другие наши девки вступят. Моя Клашка согласная, сагитировал холеру! Вот беда — косынки красной для нее нет. А что коса… Долой пережиток, обрежет Клашка косу завтра же!
…В разные часы приходят к одной и той же сосне вздымщик и сборщик живицы. Даже в разные дни… Но хорошо знают они дневные тропы друг друга. Алексей прикинул, где сейчас могла быть Аннушка. Сегодня ей начинать обход от Сохатиного лога, от той сосны, которая с развилиной… Парень затягивался самокруткой, мысленно шел за девушкой. Теперь от Беличьей гривы она к балагану пойдет, ведра полные…
Он торопился, он чуть не бежал. С утра надо бы увидеть девчонку. И как в голову не пришло! На свиданье к Чулыму она, конечно, не явилась вчера. Мучается, батюшка ей такого наговорил… А как и вправду на что худое решится…
Ведра у балагана стояли полные, коромысло брошено — дурной знак! И накомарник валяется… Алексей кинулся в балаган. Оконце малое, пыльное и застойный полумрак по закопченным углам избушки. Пусто на лавках, на широких нарах только рыжеет травная подстилка — нет Аннушки. Может, под навесом за бочками присела. Нет и за бочками!
Он боялся спуститься к озеру.
Там, за сосновым подростом, плескалась вода, прохаживался ветер, раскачивал старые сосны, что росли по бровке высокого берега.
В глаза ударило синее. Алексей тяжело осел на землю, хотел и никак не мог проглотить подступивший к горлу комок. Старенький, до боли знакомый платок Аннушки… Синий с крохотными белыми крапинками… Сам с плеч упал, сбросила?! Ей было уже все равно…
Он опустил голову, устремился взглядом вниз. Чашу озера закрывала яркая зелень молодых сосенок, и только у корневищ проглядывала узкая полоска воды. Алексей медленно перевел взгляд влево, в просвет и вдруг увидел ее, Аннушку — живую Аннушку!
Вскочил, чтобы броситься к ней, но тут же и остановил себя. Не надо, пусть побудет одна, ей надо подольше побыть тут одной. Плачет… Как же он устал, и как хорошо ему! Вон и бурундуку хорошо. Стоит себе легким столбиком на нижней ветке сосны, блестит глазенками и насвистывает. Ну, весельчак!
Она плакала.
Но это были уже благодатные слезы умиротворения.
Неразумная! И помышлять-то о смерти насильственной — грех тяжкий. Ну, зло отцовское, воля его непреклонная… Крут характером тятенька, но пройдет ослепление, все рассудится, все со временем образуется. Алеша на свиданье к Чулыму звал. Когда плакат прибивали — глаза у него были самые чистые, без обману глаза…
А какая кругом красота! Солнце, голубень неба. И такое вековечное торжество жизни во всем. В соснах только молиться чистой душой. Весь бор в солнце, в птичьем звоне и веселых посвистах, в единой песне о великой любви ко всему сущему…
Девушку мучила совесть. О матери забыла… Разве бы она позволила своему дитю с жизнью кончать! С той жизнью, что под сердцем выношена, что в родовых муках явлена. Не без того, для каждого рано или поздно выпадают черные дни, так ведь преходящи они! Недаром же наставляла родительница:
«Аще внидешь в некое прегрешенье, то есть тому разрешенье: духовная аптека исцеляет грехи всякова человека. Возьми цвет чистоты, изотри в горшке безмолвия, просей ситом рассуждения, всыпли в котел добрых дел, положи дров послушания, подлей воды от слез молитвенных, подожги огнем божественной любви, перемешай веслом братолюбия, дай покипеть усердием к Богу, разливай целомудрием, простужай милостынею, вкушай со страхом Божиим и будешь одарен Всевышнего милосердием и тако исцелеши. Аминь».
Ободрили слова матери, и совсем легко стало Аннушке, надежно. И все отцовское умалилось и отступило. Ничего, тятенька, что Алеша из мирских, что в комсомоле… Главное, сердца бы слились, а там сама жизнь все на свои места поставит, как сказал Шатров. Увидеть бы сейчас Алешу, припасть бы к нему и замереть от счастья. А потом говорить и говорить — влюбленное сердце говорит долго…
Аннушка решительно встала, вся потянулась своим тонким девичьим телом к голубому небу, к солнцу, к соснам, что шумели сейчас так ровно и величаво.
И опять в надежде, в этой яркой радуге души, сами собой пелись простые слова, слова той единственной песни о любви, которую она знала:
ebooksa