Это вызвало дикую ревность за дочь. Будто над ним самим, над Секачевым, совершил самое унизительное насилие чужой, ненавистный ему человек.
Чавкала под ногами болотная жижа, хлестали в лицо гибкие таловые сучья — почти бежал Секачев и в этом своем помрачении все бормотал, все выговаривал накопленное зло.
Утушили, значит, огонь… Раненько поторопились. А не по-людски так-то делать, зятюшка самочинный. Ну-ка, тестюшка, ну-ка, отец осмеянный, собери ты народ да покажи, как худые дела-то делаются и какое наказанье за них бывает! Эй, почто свадьбу втихую править начали? Без отца невесты, без дружков жениховых, без подруг молодой хозяйки. Неладно! Не из тех Анна Кузьмовна, чтобы молчком, воровски уводить ее из родительского дома. Что ж, не поздно поправить оплошку… Ну, сватья, не прогневайся — много гостей сейчас набежит. Не просторны твои хоромы, а не тужи. Столов уряжать не надо, нынче и без того сыты и многие пьяны. Вот от веселья никто не откажется. Неповоротно в дому — на дворе разноплясы устроим. Темновато… И это разрешим. Разрешим! Эй, молодые! Выходите, гнитесь в поясе, встречайте народ гостевой. Ну, сватья, тряхни стариной, выбегай первая с выплясом… Попляшешь ты сегодня, ох и покрутишься… Эка вы там неповоротливы в доме! Сейчас, сейчас разбудит вас петух-побудчик. Давай, милачок, стукни горячим крылом по окнам, по дверям запертым!
Тепло, радостно вздохнул очутившийся на свободе огонь и робкий еще, то приседая, то вскакивая, торопко побежал от пакли в поленницу дров, что горбилась у дощатых сеней.
Еще можно было остановить этот начальный бег огня, но не остановил его Секачев. Никогда насильственно не тушил он своих костров, они догорали сами… Швырнул в оконце сеней горящую паклю, поплескал туда и сюда керосином, снова зачиркал спичками…
И опять теперь с диким смешком бежал старик тальниками у Черного болота, а потом пустился неровной кромкой шумящего бора.
Ветер рвал темноту о сучья сосняка, швырял в лицо сухие колючие иглы. Кузьма Андреевич ободрал где-то щеку, почти ничего не видя, дважды падал в какие-то захламленные ямы, но эти его падения и ушибы только подгоняли его в быстром запальном беге.
Ударила молния, высветила согнутую ветром березку, сквозь зеленую зыбь листвы увидел старик крышу своего дома и, наконец, стал приходить в себя.
Он медленно, опустив голову, поднялся на крыльцо.
В темноте над Черным болотом красный петух легко расправлял свои легкие огненные крылья.
Пожилые уже по дворам разошлись, а молодежь-то еще гуляла у Чулыма.
Тут, под старыми ветлами, и надрывалась в руках Володьки Шумилова его голосистая гармошка.
Потная, душная теснота в толчее парней и девок.
На кругу, еще днем отбившись от бабки, топтался низенький растрепанный старик. Славно, с ухарским посвистом выкаблучивал старый. Наскакивал, бодал плотное кольцо молодых своей рыжей бородой, дико махался длинными руками и блажно орал:
— Не пужай, не пужай ты меня! — с деланным испугом в лице кричала пьяненькая Агашка Полозова и отчаянно трясла своей высокой грудью перед красным лицом старика.
— Гори-им!
Задергались из стороны в сторону растрепанные чубы, заломленные фуражки, сбившиеся платки. Тревожные крики смяли визгливый голос гармошки.
Вскинули, вытянули головы — верно, в темных копнах ветельной листвы метались частые ярко-желтые прострелы.
— Ро-обя, мужики-и…
Раскачался плясовой круг, растянулся живыми клубками, а потом один хрипящий людской косяк под всполошный собачий брех нацеленно рванулся на другой конец деревни. Там, в самом конце ее, у дороги на Колбино подсвечивало низкие связи туч светлое огневое зарево…
ebooksa