«Между Куссе и Вокулёром живёт девушка, через которую, прежде чем пройдёт год, будет помазан король Франции…»
Тем временем война докатилась до Домреми. Пока готовился поход на Луару, парижское правительство проводило ликвидацию мелких арманьякских островков, ещё державшихся на севере Франции. В связи с этим англо-бургиньонский губернатор Шампани Антуан де Вержи получил предписание овладеть Вокулёром и всем прилегающим округом. Боясь грабежей и убийств, крестьяне с пожитками и со скотом бежали на юг, в нейтральный Нефшато. Там, в обстановке катастрофы и среди скопления людей Жаннетта, по-видимому, стала довольно открыто говорить о своём призвании.
Так или иначе её отец что-то узнал и пришёл в полный ужас; вероятно, до него дошли и отголоски её похождений в Вокулёре. Жаннетту припугнули по-настоящему:
«Мне было сказано несколько раз, что, по словам моего отца, ему приснилось, что я уйду с солдатами… Я слышала от моей матери, что отец говорил моим братьям: если такое дело случится, вы должны её утопить, а не то я сам утоплю её своими руками».
Но прежде чем доходить до такой крайности, он решил выдать её замуж и этим способом выбить дурь из головы.
Но она уже давно дала обет «остаться девушкой, пока Богу угодно», и никакие уговоры и угрозы на неё в этом отношении не действовали. А в этом пункте, касавшемся религиозной совести, отцовская власть была, как известно, самым категорическим образом ограничена Церковью.
Тем временем Бодрикур заключил перемирие, условно согласившись на сдачу Вокулёра через год, если до того не придёт подмога от короля. Семья вернулась в Домреми. Всё отсутствие продолжалось несколько дней, но уже многие дома и церковь оказались сожжёнными. Жаннетта стала ходить к обедне в Гре.
По-видимому, она была счастлива хотя бы на короткое время вернуться к «нормальной» жизни: в Нефшато она говорила Жерардену д’Эпиналю и его жене Изабеллетте, что ей хочется скорее назад в Домреми.
Но когда переполох кончился и жизнь вошла в свою колею, парень, которого ей прочили в женихи, счёл себя обманутым и подал на неё в церковный суд. Дважды она ездила в Туль на разбирательство этого дела одна, вопреки воле родителей: послушная тихая девочка вдруг оказалась удивительно самостоятельной и энергичной. «Мои Голоса говорили мне, что я выиграю этот процесс». Она присягнула, что сама никогда ничего не обещала истцу, и трибунал отверг все его претензии.
А среди всех этих огорчений, дрязг и угроз Голоса говорили: «Иди, иди, не жди больше!»
Наступил октябрь 1428 г. Пришли вести, что англо-бургиньонские войска осадили Орлеан.
«Голос говорил мне, чтоб я шла во Францию, и я не могла больше оставаться там, где была; и ещё Голос говорил мне, что я сниму осаду Орлеана».
По словам Персеваля де Буленвилье, видения участились в это время, стали более яркими, чем когда-либо, и говорили ей:
«Чего ждёшь ты? Почему не идёшь по пути, который предназначил тебе Царь Небесный? Без тебя гибнет Франция, разоряются города… Царь Небесный повелевает. Не спрашивай, как это будет. Раз это воля Божия, она будет и на земле» (привожу только отрывки этого текста – местами в нём, пожалуй, прорывается её речевой строй, но, увы, совершенно испорченный «цветами риторики», коими Персеваль де Буленвилье счёл нужным украсить свой рассказ).
А она не смела даже говорить об этом. «Мои Голоса не приказывали мне молчать о них; но я очень боялась о них говорить из страха перед бургиньонами, как бы они не помешали моему путешествию; а в особенности я боялась, как бы мне не помешал мой отец. Отец и мать всячески старались меня охранять и держали меня в большой строгости. И я их слушалась во всём, кроме истории с процессом в Туле насчёт брака… Мои Голоса предоставили мне самой решить, скажу ли я отцу и матери или скрою от них… Голоса ничего не имели против того, чтобы я им сказала, – не будь тех мук, которые они причинили бы мне, если бы я им сказала; но я сама – я не сказала бы им ни за что».
Но и молчать о том, что с нею происходило, она была уже почти не в состоянии. По словам одного из своих сверстников, Жана Ватрена, она «сказала ему несколько раз, что восстановит Францию и королевский род» («королевскую кровь» – le sang royal, по её обычному выражению).
Даже Жерардену д’Эпиналю, единственному бургиньону, какой был в Домреми, она намекнула однажды:
«Если бы вы, кум, не были бургиньоном, я сказала бы вам кое-что». (Он решил, что она выходит замуж.)
В январе (ей только что исполнилось семнадцать лет) опять появился Лассар. Она увязалась за ним и сбежала в Бюре.
Она успела только сказать «Прощай, да хранит тебя Бог» своей подруге Манжетте. «Прощайте, я ухожу в Вокулёр», – крикнула она одному из хорошо знакомых ей стариков, проходя мимо его дома. А Овиетта только потом узнала, что Жаннетта ушла навсегда, и «очень сильно плакала, потому что очень её любила».
ebooksa