Этот разрыв с реальностью признаётся теперь существеннейшей чертой галлюцинаций вообще. При галлюцинациях, пишет М. Блонд ель, «субъект истощает себя, точно питаясь своей субстанцией и растрачивая свои резервы»; переживания же настоящих мистиков «производят прямо обратное действие: они расширяют горизонт мысли и активности; они исключают эгоизм и укрепляют просветлённую любовь, которая вкладывает себя в мироздание, заботясь больше всего о божественной воле и любви; они увеличивают во много раз силы личности».
Болезненный уход в «царство снов» выражается в полном эгоцентризме – в том, что больной всё время копается в своих переживаниях и в своей душе. Д-р Жане рассказывает, что в письмах, которые Мадлен писала ему в госпитале, «речь была только о ней, о её страданиях и о любви между нею и Богом».
Жанна никогда не рассказала бы о своих переживаниях, если бы этот рассказ из неё не вытянули насильно, фразу за фразой, во время процесса. Надо почувствовать, с какой целомудренной стыдливостью она говорит даже о своей любви к Богу (и поэтому так сильны эти вырвавшиеся у неё слова). Все её мысли – о действенном служении Богу, об исполнении Его воли, и, я думаю, на земле не было существа менее эгоцентричного, даже трансцендентно, чем она. По всей видимости, она вообще как-то не думала о том, чтобы стать святой, и меня всегда поражало, что даже просьба о её личном вечном спасении, о спасении её души появляется у неё где-то совсем «между прочим», на третьем месте.
В прямую противоположность галлюцинациям, её переживания не оторваны от реальности, но завершают реальность и активно преображают её. И это своего рода закон, известный всем настоящим мистикам, в частности позднего Средневековья. Его формулировал Жерсон, его формулировал и Рейсбрук: «Кто хочет жить внутренней жизнью и созерцать, не заботясь о ближнем, не имеет ни внутренней жизни, ни созерцания».
На всех этих основаниях современная медицина чем дальше, тем больше отказывается отождествлять с галлюцинациями феномены, подобные тем, которые переживала Жанна. Будучи сам полным профаном в этой области, приведу мнение известного французского психиатра д-ра Логра, который следующим образом изложил современные представления об этом предмете («Le Monde», март 1947 г.):
«При отсутствии болезненных явлений (абсурдный умственный автоматизм или интеллектуальная недостаточность), которые неизбежно сопровождают бред и безумие, „видения“, „голоса“ и „призвание“ такого существа, как Жанна д’Арк, представляются скорее состоянием „сверхнормальным“, чем ненормальным; смотря по тому, становимся ли мы на точку зрения верующего или неверующего, их можно объяснить или сверхъестественной интуицией, или особой формой усиленной деятельности аффектов и воображения; в этом можно видеть, самое большое, некое „высшее отсутствие равновесия“, аналогичное гениальности. Ум, мягкость, здравый смысл и практическое чувство Жанны д’Арк прямо противоположны душевному расстройству».
Итак, если Кордье, предполагая галлюцинации, констатирует всё же некий «комплекс, встречающийся, по-видимому, только у личностей высшего типа», то современный специалист-психиатр предполагает какое-то не «ненормальное», а «сверхнормальное» состояние, «аналогичное гениальности».
Но чтобы понять это состояние в конкретном случае Жанны д’Арк, нужно ещё отдать себе отчёт в различии, существующем между нею и даже самыми замечательными, самыми творчески активными представителями западного мистицизма. Дело в том, что никто никогда не наблюдал у неё тех явлений, которые обычно рассматриваются как сопровождающие экстаз – «состояние, при котором прерывается всякое сообщение с внешним миром», по определению Э. Бутру. Св. Тереза Авильская говорит об этом: «Ни одно чувство не остаётся незанятым, так, чтобы оно могло ещё действовать на что бы то ни было, внутренне или внешне… Тело бессильно; очень ясно ощущается, как уходит его естественное тепло; оно охлаждается… Глаза закрываются сами собой; а если их держать открытыми, они всё равно не видят почти ничего». Нечто похожее говорится в александрийской «Книге Мистерий» IV века, обычно приписываемой Иамблиху: «Те, на кого находит вдохновение, уже не владеют сами собой и не живут человеческой или животной жизнью… Знаки, которые у них появляются, бывают различны: движения тела или отдельных членов, или полный покой; иногда тело словно растёт, или раздувается, или поднимается в воздух; иногда наблюдается равномерная сила голоса, иногда эта сила меняется, прерываемая молчанием». Однажды, придя внезапно в состояние экстаза, Тереза в церкви упала наземь на глазах у всех присутствующих. У Жанны ничего подобного никто не видел никогда. А не заметить этого было бы нельзя: когда Наполеон пролежал несколько часов в эпилептическом припадке во время битвы под Эсслинг-Асперном, это видело множество людей. Во время штурма Турели Жанна ушла молиться в соседний виноградник и вернулась через семь или восемь минут – больше ничего.
Когда её современница Колетта Корбийская начинала говорить о Боге, она сначала произносила «ангельские слова», но через несколько мгновений пена выступала у неё на губах и она теряла дар речи. Жанна слышала Голоса во время допросов, по два, по три раза за один день и даже «чаще, чем она об этом говорила»; никто ничего не замечал. Один только раз д’Олон, может быть, уловил что-то – во время приступа на Сен-Пьер-Ле-Мутье, когда она сняла шлем, прежде чем сказать ему, что её окружает пятьдесят тысяч ангелов: этот жест – снять шлем – можно на худой конец истолковать как жест «возвращения». Но это, во всяком случае, совсем не похоже на состояние полного отсутствия, в котором пробыл Сократ целую ночь во время осады Потилеи или св. Франциск в БоргоСан-Сепулькро, когда вокруг него теснилась толпа, а он не видел и не слышал ничего.
Может показаться, что её экстазы протекали как бы вне времени или временем почти не измерялись, – как Достоевский говорит о почти не измеряющихся временем состояниях полного просветления перед началом его эпилептических припадков. Но Достоевский именно что сваливался тут же от приступа падучей, а Жанна продолжала командовать войсками или отвечала допрашивающим её богословам. И надо добавить, что она отлично умела определять свои Голоса во времени: в такой-то час, когда звонили в колокола.
Попытку сравнить её с целым рядом великих «экстатиков» – попытку, казалось бы, естественную и, однако, никем как будто не предпринимавшуюся, – сделали М. и Л. Форльер в книжке, к сожалению, претенциозной и написанной без должного знания истории Жанны. Всё это похоже, да не совсем, – вот то чувство, которое, вопреки воле авторов, остаётся от внимательного критического прочтения этой книжки. Её жест, когда она под Турелью вырвала из раны стрелу, Форльеры толкуют в том смысле, что она «анестезировала» рану, перестав ощущать физическую боль во время экстаза. Тереза Авильская действительно говорит про себя, что во время экстаза её могли бы резать на куски, но она явно не была способна в это время на такой активный жест, как выдернуть из раны застрявшую в ней стрелу: по её словам, тело у неё деревенело, и она едва могла шевельнуть рукой. Тереза тоже жила в двух планах поочерёдно (как и апостол Павел бывал «восхищён на небо» при своих видениях), у Жанны же получается так, точно она могла жить в двух планах одновременно, как бы на их пересечении (+). «Я часто вижу ангелов среди христиан»: это ведь и означает как раз, что она видела ангелов, не переставая видеть людей. И это уже как будто не экстаз, а нечто иное: осуществление жерсоновского идеала – быть «как ангелы, которые охраняют нас на земле, продолжая в то же время созерцать Бога на небе».
По теории Фомы Аквинского, телесная слепота и глухота во время экстаза происходят от невозможности для материального элемента следовать за порывом души: при той перегородке, которую томизм воздвиг между естественным и сверхъестественным, иначе получиться не может, и руанские судьи нашли соблазнительными заявления Жанны о том, что она видит ангелов «глазами своего тела». Представление о способности телесных чувств воспринимать Божественное присутствие и даже «видеть Бога» со времени томизма было утрачено западной церковной традицией, и Тереза Авильская впоследствии всячески зарекалась от того, что у неё были «телесные видения», – но нужно сказать, что разграничение между видениями «телесными», «образными» и «умственными» получается у неё довольно невнятным; в итоге она признаёт на основании собственного опыта – и вместе с ней признают современные Западные исследователи, – что такое разграничение чрезвычайно затруднительно.
С точки зрения восточной традиции, затруднения нет. Как писали афонские монахи в апологии Фаворского света, «те, кто достоин получить благодать… воспринимают и чувствами и разумом то, что выше всякого чувства и разума». Или, как писал св. Григорий Палама, свет, явившийся Марии Магдалине во Гробе Господнем, проник в неё саму и дал ей возможность во плоти видеть ангелов и беседовать с ними. То же самое преп. Серафим Саровский говорил Мотовилову, когда тот, по его молитве, «удостоился телесными глазами видеть сошествие Духа» (и тут полезно вспомнить, что Жанна тоже прежде всего увидала осенивший её свет).
Далее Тереза Авильская говорит про себя, что экстазы всегда наступали для неё непроизвольно. Первые разы они наступали непроизвольно и у Жанны; но впоследствии Жанна «устанавливала контакт» в любой момент и, по её словам, безошибочно, посредством просто короткой молитвы Богу. Уже Денифль и Шателен с неодобрением отметили исключительность этого обстоятельства: «Нужно признать, что напрасно было бы искать в житиях святых явления столь частые, каку Жанны, и происходящие как бы по её воле».
Но Денифль и Шателен чрезмерно категоричны: они знают опыт лишь Западной Церкви. Преподобному Серафиму Саровскому тоже было достаточно короткой внутренней молитвы, «даже без крестного знамения», для того чтобы показать Мотовилову Фаворский свет (и, может быть, самое поразительное и самое необъяснимое в жизни Жанны – именно то, что в истории западной мистики она в некоторых отношениях стоит совершенно особняком, на такой высоте, которой на Западе решительно никто не знал).
В православном понимании экстаз есть лишь первое приближение – как солнечный свет ослепляет человека, находившегося долгое время в тёмной тюрьме; в дальнейшем, говорит св. Симеон Новый Богослов, душа привыкает к свету и, двигаясь вперёд по пути духовной жизни, познаёт уже не экстазы, а постоянный опыт божественной реальности. Или, как говорит св. Григорий Палама: «Тот, кто причаствует к божественной энергии, сам в некотором смысле становится светом, он соединён со светом и вместе со светом он видит в полном сознании всё остающееся сокрытым для тех,
кто не имеет этой благодати». Св. Тереза Авильская, кстати, тоже говорит про себя, что на самых вершинах её мистического опыта болезненные явления, сопровождающие экстаз, начали у неё постепенно исчезать.
Но чтоб это постоянное присутствие на двух планетах – «здесь» и «там» – осуществилось не в результате многолетнего развития, а у маленькой девочки, которую сожгли, когда ей было девятнадцать лет, – это случай действительно единственный не только на Западе, но и во всемирной истории.
Анатоль Франс посмел написать, что она «разыграла экстаз» в Лошском замке, когда рассказывала в присутствии Бастарда Орлеанского, каким образом она получает свои откровения. Как и почти все на Западе, Франс не понял самого основного: она давно вышла из того, что именуется экстатическими состояниями (которые, по-видимому, были у неё при самых первых видениях, как они были при первых видениях и у Серафима Саровского). В семнадцать лет для неё уже было «нормально» разговаривать с людьми во время её озарений, как преп. Серафим разговаривал с Мотовиловым и с другими своими посетителями, будучи, по собственному его выражению, «в полноте Духа Божиего».
При этом Бастард Орлеанский увидал, что лицо её «сияет восторгом miro modo»: так же точно о преп. Серафиме сообщается, что в такие моменты на лице его был «небесный восторг» и оно «издавало чудный свет».
ebooksa