Оцепеневшие,

Соня моется в душе. Я слышу, как стекает вода.

Очередной город. С очередным бессмысленным названием. Очередные покойники покупают очередным своим покойным близким брокколи, спаржу, цветную капусту, имбирь, обезжиренный йогурт, всякую чечевицу с фасолью и прочую мертвячую бесполезную еду. Коричневый рис… Все, естественно, без ГМО, и, естественно, поменьше калорий. Хотят жить дольше, очередные трупы, и важно, чтобы кубики красовались на их очередных мертвых животах.

Соня моется и напевает какую-то песню. До меня доносятся обрывки слов ее мелодичного мурлыканья.

– И я снова и снова бросаю его… – поет, ритмично отделяет гласные.

Грусть. Безысходность. Безнадежность.

И хуже всего, что нет родственной души. Ни единой. Никто не знает и не понимает, как мне хреново.

Могу круглые сутки находиться в состоянии овоща, и никто не поможет, да и дела нет никому, да и мне нет дела.

Смерть.

Наступила.

Все, как сказал Кирилл.

Еще немного, и меня совсем не станет. Не станет, и все тут. Ни в каком виде. Это происходит конкретно со мной, не с кем-то еще, со мной.

Отчаяние.

Какая там по счету стадия депрессия? Третья? Четвертая?

Вспоминаю слова Кирилла: «Нужно пройти все стадии. Обязательно все. Иначе никак».

– И я снова и снова, – она набирает в рот воду и вместо слова «бросаю» получается бульканье, – боаю его…

Апатия.

Я думал, знаком с таким симптомом. Думал, пережил подобное. Нет. Детский лепет. Распускание соплей. То было что угодно, плохое настроение, усталость, недосып, простуда, да что угодно, но никак не апатия. Сейчас я знаю наверняка, что значит истинное безразличие и отрешенность. Знаю.

– И я снова и снова бросаю его… – Она все повторяет и повторяет строчку из песни.

Подойти попросить, пусть напишет слова? Вместе будем петь.

Безучастность. На все наплевать!