Контрудар

— Говоришь, юнкера подались на Полигон? — перебил солдата Гораций, влезая в синие галифе с желтым кантиком. Виртуозно стрельнув сквозь зубы, добавил: — А не плохо. Нехай самоварники самоварникам поотрывают головы…

Поеживаясь от холода, с трудом сдерживая вибрацию челюстей, фронтовик заметил:

— Кругом, слышно, берут верх Советы. Это, брат, не шутка — мир, земля, свобода. А вы, хлопцы, видать по всему, за Центральную раду. Значит — пойдете со штабом против народа, а не с народом против штаба? — На лице солдата все отчетливее стали проступать кровоподтеки.

— Не зря старались юнкера, — усмехнулся Назар. — И зря я тебя выволок из омута. Лучше бы ты агитировал щук. Тоже мне родич. Нет шоб сказать мне спасибо…

Солдат усмехнулся, протянул руку к мельхиоровому портсигару Горация:

— Паки-паки, съели попа собаки. Кабы не дьячки, разорвали бы на клочки…

— Цапай, коммуния, чертяка с тобой. Кури. Тютюн, известно, не прячут и от последнего крючника. А вот самоварникам — дулю. Не кинул бы и бычка… А касаемо того самого, знай — мы нейтральные. Ни туды ни сюды. Нехай штаб со своими юнкерами и донскими казаками потрошат ваш ревком, а ваша Красная гвардия нехай растаскает тот штаб. Наша хата с краю… Одним словом, нейтралитет!

— Значит, она центральная, она и нейтральная. А все киевские горобцы знают: не будь Красной гвардии, давно бы штаб слопал вашу Центральную раду. Хто в штабе? — пуская густой дым из ноздрей, спрашивал солдат. — Генералы. Натуральные царские генералы. Только что нацепили на себя красные банты. Дай им только волю…

— И тарахтит, и тарахтит… — озлился не на шутку Гораций. — Дотарахтишься, красная душа, что я тебе законопачу песком пасть. А то еще из твоих хромовых обмоток сделаю удавку. Никто тут не увидит и не услышит. Может, только слободские горобцы…

Багровое нежаркое солнце наполовину уже опустилось за высокие кроны каштанов Купеческого сада. И вдруг, напоминая жужжание шмеля, высоко в небе загудел мотор. Появившись со стороны Сырца, начал кружить над Печерском отмеченный трехцветными кругами на плоскостях юркий биплан.

Вслед за этим во всю мощь своих медных глоток взревели гудки за Аскольдовой могилой. И больше всех, тревожнее всех заливался басовитый с перехрипами мощный гудок «Арсенала».

— Это шо? Шо за рахуба? — наконец-то всполошился, снова лихо сплюнув сквозь зубы, Гораций и потянулся в карман за портсигаром. Что-то осмысленное на краткое мгновение зажглось в его мрачных надменных глазах. — Эй, Назарка, чешем на баркас… Живей.

— Началось! — вспыхнуло радостью суровое лицо хромого солдата. Хотелось сказать еще кое-что, но… Эти, с оселедцами на голове, хлопцы, осерчав по-настоящему, при всей их нейтральности, могли свободно воспользоваться его же холщовыми обмотками. А на худой конец — бросить его тут на ночь глядя. Тогда хоть вплавь добирайся с пустынной Долбычки.

Глухой треск выстрелов долетел с той стороны, где крутые днепровские склоны выделялись всеми яркими красками золотой осени. Гораций с рулевым веслом уселся на корме. Бросил нетерпеливо:

— Нажимай, брат Назар. Рви вовсю. Как бы не опоздать… Запляжничали мы с тобой на этой Голопузовке. Все из-за хромого черта. Тонул, и пусть. Одним меньше…

— А куды вам поспешать, хлопцы? — усмехнулся солдат. — Вы же нейтральные.

— Мало тебе одного причастия, поганый агитатор, то добавлю еще тихую панихиду, — озлился рулевой, в сердцах взметнув весло над головой фронтовика. — Не твое собачье дело… Подхватил на фронте пулю — мало тебе? Добавлю…

— Не одну… Забыл про ногу.

А Назар, упираясь босыми ногами в стойки баркаса, в люстриновых штанцах, цветастой ситцевой косоворотке на голом теле, греб легко и изящно. После каждого взмаха его сильных и ловких рук лодчонка улетала вперед на несколько саженей.

Правда, был на баркасе подвесной мотор — большая роскошь для тех времен, — но в последние дни туго стало с бензином.