Контрудар

Поостыв немного, Гораций процедил сквозь зубы:

— Тоже мне «вольный казак». Наследник боевой славы Запорожского войска. К тому же и роевой. Знаешь, что обозначал в царской армии господин ефрейтор? А я, балда, намечал после этой боевой операции продвигать его в бунчужные. Господин фельдфебель был для солдата и царь, и бог. Предупреждаю. Раз уже залез в нашу казацкую справу, то крепко-накрепко вызубри, что до чего…

Назар боялся этих вспышек. В детстве еще его мать искупала первоклассника Гараську в деревянном корыте. После него в ту же воду залез Назар. Ганна попросила своего выкормыша принести кружку горячей воды. А тот, выполнив просьбу, плеснул кипятком на поясницу молочного брата. Месяц пролежал мальчик в бинтах. На всю жизнь осталась примета — «сгоревший корж». А за что? Играли в русско-японскую войну, и он отказался быть «японским шпионом»…

Два года назад Назар постеснялся отнести записку дочке генерала Блажовского, начальника «Арсенала». И что же? Гораций запретил ему пользоваться своей лодкой, или, как он ее важно называл, баркасом. А для Назара, неугомонного рыбака, это кое-что значило. Потом помирились. Вот и теперь гремел, гремел чотарь.

А назавтра, во время утренней переклички, когда с Московской улицы до его ушей донеслись звонкие крики мальчишек — «Пролетарская мысль», «Пролетарская мысль», покупайте свежий номер рабочей газеты!», пан чотарь, словно пришибленный, сразу скис…

В подвале

Подвал есть подвал. И так уж испокон веку повелось — люди с достатком занимали этажи, беднота ютилась в подвалах. Не зря поэт предостерегал имущих: «Закрывайте этажи, нынче будут грабежи».

Ганну Турчан, мать Назара, множество ниточек связывало с семьей булочника. Много лет назад из глухой волынской деревни совсем еще молоденькая девушка явилась в Киев. В доме Неплотного она была за няньку и за горничную, за прачку и за помощницу кухарки. Потом ей добавили трешку, а кухарку уволили. Ганна стала хозяйкой плиты и кастрюль. А тут только что вернувшийся с действительной шустрый пекарь Гнат зачастил на кухню. Сыграли свадьбу. Пан Неплотный отвел молодым половину подвала. Другую половину занимал дворник.

Третий ребенок у хозяев и первый у молодоженов родились почти в одно время. Краснощекая, полная сил и жизненных соков полешанка вскормила своей грудью двух молодцов. Но мать первого жила в сухом цокольном этаже. Мать второго, кормившая двоих сразу, оставалась в сыром и тесном подвале. При ней сыграно две свадьбы. Одна дочь хозяина вышла за канцеляриста, другая — за речника.

А тут навалилась война. Царь призвал в армию восемнадцать миллионов — каждого четвертого мужика. Для войны интендантство забирало все. Народу оставались крохи. Но бедовали не все. Заглохла торговля, ожила спекуляция. У множества рубли превратились в копейки, у избранных наоборот — копейки превратились в рубли.

Пошел в гору и булочник: будто золотая рыбка колдовала ему. Деньги плыли к нему словно с горки, хотя выпекавшийся им для продажи хлеб становился все хуже и хуже. Чудеса! А все чудо было в зяте-канцеляристе, теперь интендантском чиновнике. Он открыл тестю широкий лаз к военной мукомольне в Протасовом яру.

И сам пан Неплотный не хлопал ушами. Его менее удачливые конкуренты говорили о нем так: «Этот если захочет, то достанет и швабру из львиной гривы…»

Булочник завел на слободке бакалейную торговлю. Там же, на задках лавки, промышляли и добротными «старорежимными» пшеничными булками. Выкормыш Ганны, Гораций, проматывал с дружками отцовские бешеные денежки на слободке, в летнем саду «Венеция», а больше всего в центре, в ресторане «Континенталь».

На рубли, принесенные «золотой рыбкой», куплен и доходный дом на полсотни квартир. Да, Горацию было что отстаивать с оружием в руках.

Когда на рассвете Назар заскочил домой, чтобы проведать больную мать и переодеться, первое, что он услышал, были полные тревоги слова:

— Сынок, как там Гарасик? Жив-здоров?

Назар положил свою ласковую руку на холодный лоб пожелтевшей и осунувшейся за несколько дней матери.

— Шо ему сделается? Бугай!.. А как ты, мама?

— Будто полегшало, — шептали сухие губы женщины. — Отпустило немного, слава преподобной Прасковье и всем святым угодникам. Встану, поплетусь в пещеры благодарствовать… — Тощая рука, лежавшая поверх старого лоскутного одеяла, поднялась, сотворила крест. Глаза Ганны, не по годам старые, устремились в угол, где у икон тлел фитилек лампады. — Очнулась, Назарчик, очнулась, сынок. Так всю ночь насквозь обратно палили где-то там, у Полигона. Я и тревожилась. Что с вами? Тебя вот вижу. А Гарасик — он тоже вояка…

— Конечно, вояка, — подтвердил Назар, сложив аккуратно на сундуке жупан и папаху. Влезая в пропитанную мучной пылью рабочую курточку, вспомнил типографию, грохот и лязг разбиваемых машин. Тоже война…