Контрудар

Довольный удачей, хромой солдат развернул хранившийся за обмотками еще один густо-серый листок — боевое печатное слово киевских пролетариев. Достал кисет. Выгреб из печи «живой» уголек. Перекидывая его с ладони на ладонь, прикурил.

Одно дело — собрать подписи в поддержку пекарей, другое — рушить слепую и ложную веру оболваненных. И в этом, как и во многом другом, ему помогала своя газета.

Любой редактор может считать себя ничтожеством, если материалы его газеты не радуют друзей, не бесят врагов.

По всему было видно, что хромого солдата, с упоением повторявшего все прочитанное, газета радовала. И радовала, и воспламеняла…

— Одно скажу вам, хлопцы, — выпрямился во весь рост солдат. — Боевая газета. Знает, что сказать речникам, а что арсенальцам. Умеет подойти к токарю, не тушуется перед нашим братом пекарем. Развернешь листок — будто идет разговор о всем государстве, а читаешь — каждый находит слово про себя…

— Да, не в бровь, а в глаз… — поддержал солдата Костя-бородач. — Правильно, боевая она, та «Пролетарская мысль». Почешут себе холки господа добродии: пан Грушевский, пан Винниченко, а особо — пан Петлюра.

— Это через письмо калашной братии? — раздался из разделочной скрипучий голосок древнего деда.

— Через то само собой, — ответил солдат-фронтовик. — А тут и без того дел полон лантух. — Тыкая самокруткой в полотнище газеты, он выкладывал своим товарищам новость за новостью. — Вот тут жаркое словцо нашего рыжеватого поэта Ивана Кулика и о Декрете Ленина, и об универсале Центральной рады.

— Значит, самостийникам и будет адью с франзолею, — перебил солдата пекарь, заядлый рыбак.

— Им не по нутру и вот это, — теперь уже кулачищем прошелся солдат по газете сверху донизу. — Обратно митингует полк Сагайдачного. Гайдамаки, а протестуют против разгона Красной гвардии. Против задержки хлеба для Петрограда. А взять митинги на «Арсенале», на судоверфи, в цехах «Криванека». Там требуют суда над атаманами, которые разгромили Революционный военный комитет. Рабочие добились освобождения арестованных комитетчиков. Вот, братва-товарищи, каковские наши дела. Киев лезет из рамок, как та опара из дежи. Поголовное воспаление на Печерске, на Соломенке, на Зверинце, на Шулявке, на Подоле. Закопошилась и Куреневка. Но по-особому, по-самостийному… И наши слободки гудят, точат зубы на раду. Славно поработали наши передовики из Киевского Совета рабочих депутатов, здорово потрудились ленинцы, товарищи-большевики. Народ понял: пришла пора…

— Пора, пора… — отозвался из глубокой траншеи у печи старший пекарь.

На Жилянской

В те горячие и тревожные дни газету «Пролетарская мысль» читал весь Киев. В одну из последних ночей довольно холодного того ноября, по-воровски крадучись неосвещенными переулками, первая сотня «вольных казаков» Печерского куреня — доверенная гвардия Центральной рады — окружила пятиэтажный дом № 31 по Жилянской улице, где печаталась рабочая газета.

Чотарь Неплотный, впервые доверив своему молочному брату высокий пост роевого[7], приказал Назару строго-настрого охранять подступы к типографии с тыла, особенно со стороны Совской улицы, упиравшейся в хвост Владимирской, и с фланга, где с типографским двором граничил «Мак-Кормик» — английская фирма по сбыту плугов, сеялок, жаток и молотилок.

Чотарь велел держать ухо востро, потому что «от этих изменников Украины можно всего ожидать». Опасался он и вооруженной подмоги из «Арсенала», с Демиевки, Шулявки и даже с Подола.

Патлатого семинариста, сына преподобного викария — настоятеля собора — чотарь поставил с двумя роями на подходах к фасаду. Сам во главе солидной ватаги направился в редакцию. Постучав в закрытую дверь и услышав за нею скрип ботинок, строго выпалил: «Именем закона!»

Скрип ботинок удалился, а потом вовсе затих. Восклицание чотаря не возымело магического действия. Пошли в ход приклады.

Всего лишь четыре месяца назад такие же лихие вояки ворвались в редакцию «Правды». Но тех вояк и след простыл, а голос большевистской газеты гремел и гремит на весь мир.

Лучшим наставлением отпрыску разбогатевшего булочника был аккуратно сложенный номер газеты с боевым письмом киевских пекарей. Он жег ему не только руки, но и кровь. Пока его бойцы, эти лихие рыцари Центральной рады, будут крошить технику, он, ткнув газету в клейстер, запечатает ею морду редактора. Будет ему и выпечка и припек. За отца, за «Семадени», за «Франсуа», за «Жоржа», за всех.

И долго он не станет возиться с этим вшивым казачеством газетной строки. У сестры милосердия Мариинского лазарета предстоит большой сбор «осколков» кабачка «Пей до дна».