Назару очень понравилось — в разговорах и действиях молодежи ничто не выходило из рамок пристойности. Один паренек — обладатель приятного голоса — бренчал на гитаре, напевая вполголоса модную песенку. Прервав резко игру, гитарист грустным взглядом посмотрел на плакучие ивы, на их подзолоченные тонкие пряди, на огненно-красные кроны осин. Тихим голосом, скорее даже полушепотом сказал, что ничто так не волнует его, как прогулка в осеннем лесу. И вновь забренчали звонкие струны в такт его задушевным словам:
А потом вдруг, энергично нажав на струны, парень приблизился к краснощекой девушке из своей компании и запел во весь голос:
Назар встрепенулся. Не поверил своим ушам. Оказывается, не только запахи напоминают прошлое. Звуки, а с ними и слова старинной пошловатенькой песенки городских предместий разволновали его. Посмотрев суровым взглядом на гитариста, пробурчал в усы: «Ну и чмурики…»
Через высокое голубое небо протянулась широкая гряда темно-синих, феерически подзолоченных туч. Сквозь их просветы устремились на землю струи мощного серебряного потока.
Полыхало сияние рвавшегося из тучевого заслона на простор золотого предзакатного солнца.
Увешанные колючими зрелыми плодами, застыли в легких сумерках киевские каштаны. Словно чеканные, выстроились вперемежку с каштанами гибкие рябины с их резным филигранным листом и яркими гроздьями сочных ягод. Розовая дымка тумана окутала зеленые днепровские склоны.
Словно заколдованные, над кромкой реки окаменели с удочками в руках нахохлившиеся рыбаки. Густо заполненная гуляющими широкая набережная напоминала пестро расшитый узбекский ковер. А на гребне крутых склонов, чуть ли не в орлиных далях, на фоне вечернего неба вырисовывались четкие силуэты — пары, пары, пары…
Старый Назар вспомнил молодые годы. И, шевеля своими грозными запорожскими усами, сказал почти вслух: «Тут любой куточек — земной рай. И хоть не совсем рай, то, как говорят люди знающие, филиал рая…»
Почти полгода назад, в конце мая, он заглянул в новый ботанический сад на бывшем Зверинце. Том Зверинце, где в 1918 году несколько дней полыхали фронтовые артиллерийские склады. Их потом подожгли и диверсанты пана Пилсудского, уже вынашивавшие планы захвата столицы Украины и создания государства «от можа до можа». Люди сплошным потоком шли в раскинувшийся на склонах Выдубецкого монастыря питомник сирени — сирингарий.
Покинув Гидропарк, Назар Гнатович направился в центр. С полчасика он провел на широких скамьях уютного подземелья станции метро «Крещатик». Затем вместе с плотной толпой поднялся на эскалаторе. В вестибюле у лотошниц купил парочку ватрушек. Хотя гость с Ворсклы и проголодался изрядно, но продукцию мастеров ресторана «Метро» он съел без всякого удовольствия. Куда тем заурядным ватрушкам до кондитерских штучек, которыми за четыре года до Отечественной войны угощал его в Киеве дорогой для него человек. И кто? Тот хромой солдат-фронтовик с простреленным подбородком, его «крестный батько». В то время он заправлял всеми столичными пекарнями и кондитерскими. Не шутка! А потом не стало слышно того крепкого большевика, которого он вырвал у Долбычки почти что из пасти прожорливых днепровских щук. Того видного героя Печерска и обеих слободок.
С Крещатика Назар Гнатович направил свои стопы к Советской площади. Он шел мимо площадки, где когда-то помещалась «Панорама Голгофы». Туда он не раз бегал тайком от матери с медным пятаком в потной руке.
В древнюю Софию, как всегда, шло множество иностранцев. Какой-то прохожий бросил реплику: «Это все интуристы. А есть и свинтуристы — падкие на всякое свинство…» Назар помнил: в былые времена такими же густыми толпами брели в Лавру обшарпанные богомольцы, странники, паломники.
Он и себя считал «богомольцем». Но не тем, кто ходит на поклон к богу и к его апостолам, а тем, кто тянется к святым для его памяти местам и к дорогим его сердцу революционным реликвиям.
Обгоняя зарубежных гостей, шли и шли к памятнику Богдану Хмельницкому с охапками свежих полевых цветов в руках построенные в парные цепочки нетерпеливые подростки.
«Да, а все же правда берет верх», — подумал ветеран, покидая шумную площадь у древней Софии, то памятное место, где горе-кандидат в гетманы Украины Симон Петлюра, картинно, по-наполеоновски заложив правую руку за борт куцего жупана, полвека назад провозгласил своим безусым «рыцарям»: «Я требую не славы, а борьбы!» Ту самую площадь, в центре которой, как и полвека назад, на грозном боевом коне, лицом к Москве, восседал гетман. Не перебежчик и азартный игрок Мазепа, ставивший на зеленое поле судьбы счастье миллионов, а мужественный и мудрый Хмельницкий, указавший верный и прямой путь народу на многие века…
Одну группу школьников Назар Турчан встретил под тенистыми каштанами на пятачке у станции метро «Арсенал». Он разговорился с юными экскурсантами и их учителями. Они прибыли на ярко-зеленом автобусике из деревни Иванькив, что под Киевом. Пионеры сообщили, что возложением полевых цветов к подножию постамента памятной горной пушчонки защитников «Арсенала» они аккуратно отмечают день рождения их славного земляка генерал-майора Силы Мусиевича Мищенко.
Уж кто-кто, а Сила Мищенко свое генеральство заслужил честно, размышлял почти вслух старый Назар. Потом и кровью. Что ж? Ну, поначалу оступился человек, склонился к самостийникам, а потом сообразил. Не та дорога… Так то ж не рядовой вояка, а командир полка. Да еще какого? Матросского!
Замолил свой грех, как говорил бывший фронтовик пекарь Гнат Турчан…
Так чего же казнить себя, утешал сам себя Назар, вспоминая выплывший из руин бывшей Предмостной слободки укоряющий палец: «А ты, ты, ты…»
Да, он нес службу в Печерском курене «вольных казаков», забавлял их полюбившейся всем бандурой, а вот в кровь не встрял. Нет, не встрял. Ничьей жизни не загубил. Зато деникинцев, махновцев, пилсудчиков, бандюг разных… И счет потерял… Что было, то было! Боевых наград, правда, с гражданской не принес. Так и высшее начальство кончало ее всего лишь с одним орденом. И то все юнцы бегали за награжденными стаями. Зато в эту войну он, Назар, заработал аж десять настоящих наград, десять звонких отличий. Среди них — три высших ордена.
ebooksa