Контрудар

— А лопать чего будешь? На наших харчах не разгуляешься…

— Председатель сулился выписать паек, — ответил постоялец, опустив на пол у порога свой фанерный, видавший виды чемодан с привьюченным к нему ветхим одеяльцем.

Устя, вынув изо рта черную трубку, радостно усмехнулась. Раздулись ноздри ее исполинского носа.

— Ну и ладно, приживайся. — Заметив кантики танкистских брюк усача, добавила: — Мой мужик жалует вашего брата. Сам вояка. И какой ешо — стреляный-перестрелянный!

К вечеру хозяйка и вовсе повеселела. Сам колхозный кладовщик доставил в избу Бочкиных щедрые дары тайги. Новым рабочим рукам, еще ничего не успевшим сделать для колхоза, подкинули невиданное довольствие: пшеничную муку, гречку, сливочное масло, даже мед. А в придачу ко всему ситцевый балахон с черной сеткой из конского волоса — накомарник.

Хозяин дома, сам Зот Еремеевич Бочкин, все еще не появлялся. Уже укладываясь спать, Устя сообщила:

— Сторожит мой мужик. В тайге. Случается, неделю носа не кажет. Лесован! Под воскресенье уж нагрянет. Пропущать баньку грех…

Рано утром, истопив русскую печь, подоив корову, Устя стала собираться на работу. Всем, кроме кубанца-механика, было объявлено накануне: идти с колхозниками на новые чистины.

Особенно крепко бьет гнус под вечер, но и с утра его вдоволь. А пуще всего за околицей, где сразу же начинается тайга. С накомарниками на голове люди шли к месту работы пять километров глухой таежной стежкой — летником. По его сторонам мягко шелестели величественные лиственницы, гигантские сосны, живописные кедрачи.

А вот и чистина — затерянная в глухом бору свежая корчева — новое, отвоеванное у тайги колхозное поле. Всей артели, двадцати колхозницам и четырем мужикам-новичкам, предстояло до самого вечера катать колодье.

Женщины сложили в одну кучу сумки с харчами. И сразу же закипела работа. Гуртом навалились на ближайшую, недавно выкорчеванную лесину — колоду. Катали ее к кромке поля. Конечно, там, где трактору стоило раз чихнуть, вся громада пыхтела добрых полчаса. Надо прямо сказать — сноровкой и энергией всех превзошла самая старая колхозница — Устя. Не отставала от нее и невестка Бочкиных — веселая, хлопотливая Дарья.

К полудню справились с десятком гигантов. Но их еще было немало. В ожидании своего череда по всей чистине лежал корчевняк, напоминая каменных идолов с острова Пасхи, красочно описанных норвежцем Туром Хейердалом.

Прислонившись натруженными спинами к коре ближайшей колоды, колхозницы развязали узелки, сумки. Новички сели в сторонке. Закурили. Рыжеватый ленинградец извлек из-за пазухи завернутый в крахмальную салфетку бутерброд с настоящим швейцарским сыром. Роскошь! Перед отправкой в колхоз бывший директор треста получил посылку. Диспетчер-москвич и колхозный подпасок-бобруец цедили молоко прямо из горлышка поллитровок. Богунец ел сухой, густо присыпанный солью хлеб. Спасибо Усте — дала взаймы своего. Тут заговорила развеселая Дарья:

— Что ж это, свекровушка, отдоилась ваша Рябуха? Только и хватает для собственной утробушки? Квартиранту своему пожалела молочка?

Устя, пошевелив носом-лемехом, не осталась в долгу:

— Не балабонь, Дашка! Ты своего постояльца ублаготворила, а до мово не касайся. До евоной утробы тебе делов нет. Он тебе ни сват, ни брат, ни кум аль там иной сродственник. Ешь щи с грибами да держи язык за зубами. Так будет краше, шалая…

Дарья не унималась:

— Хотишь не хотишь, свекровушка, а буду касаться. За мово постояльца какой с меня спрос? Спросить некому. А вот заявится твой дед, мой свекор, он того…

Усач подумал: пожалуется Дарья хозяину, и старухе попадет за то, что отправила его на работу без харчей. А «жар-баба» тем временем, отпив еще два глотка из горлышка, протянула ему свою, до половины опорожненную, поллитровку.

Он долго и напрасно отказывался. Дашка настояла на своем. И до чего же вкусным показалось ему молоко…