— Десятого августа.
— Что ты, Маруся?
— Да, десятого августа. Уже три недели, как он разбойничает в нашем тылу.
— Следовательно, это случилось еще тогда, когда мы вели бой под Новым Осколом. И вы ничего не знали?
— Знали, но нельзя было говорить. Это обеспечило спокойный отход. Мы были в «мешке».
— А сейчас? Что будем делать сейчас?
— Ждем указаний из штаба армии. По-моему, надо объяснить всем красноармейцам наше положение. Эх, Леша, приближается время, когда всем нам придется взяться за винтовки и встретить врага…
— Как под Новым Осколом, Маруся?
Коваль, устав, тяжело опустила голову на подушку.
Подошел начдив вместе с Боровым, только что вернувшимся с позиций.
— Ах, Маруся, Маруся, как же это тебя угораздило? — сокрушался Боровой, сев на диван у ног раненой.
— Ничего, в Казани хуже было. Какие у вас тут новости, Михаил?
— Народ волнуется — требует покончить с Мамонтовым, — сообщил Боровой. — Нашей дивизии приказано — укрепиться на месте. Сколотить крупную кавалерийскую часть. Нам придется свести вместе штабной эскадрон, дивизион Ромашки, эскадрон, подброшенный нам из армейского резерва, и какой-то полтавский отрядик, пробившийся к нам с Украины. Получится солидная единица, даже полк…
— Полку нужен знающий, хороший кавалерист. Я надумал дать туда Парусова. Как думаешь, политком? — обратился начдив к Боровому.
— Согласен. И комиссара туда надо хорошего.
Политкомдив на минуту задумался. Положил руку на плечо Алексея. Одновременно из его уст и уст Марии Коваль вырвалось слово:
— Булат!
Боровой добавил:
— Товарищ Булат будет комиссаром полка, — и усмехнулся, — раз имеешь боевую награду от самих «чертей», то все кавалеристы тебя будут слушать. Не думай, нам все известно. — Комиссар дивизии взглянул на новые сапоги земляка.
Алексей хотел сказать, что он оправдает доверие, но от радостного волнения мог произнести лишь одно слово: «Слушаю!»