Тополя нашей юности

После Смоленска мечты об Украине стали угасать. В Сычевке Виктор вышел из вагона и за жалкие картофельные пирожки продал байковые простыни. Было ясно — везут под Ленинград. Блокада с него окончательно не снята…

Потом была война — залитые ржавой болотной водой окопы под Нарвой, нудная двухмесячная перестрелка с гитлеровцами, которые, откатившись от Ленинграда, упорно сопротивлялись и не хотели сдавать Прибалтику. Виктор постепенно привыкал к солдатскому быту. Научился спать на снегу, застланном только еловыми ветками, кипятить в котелке чай, имея под рукой горсть или две сухих стебельков.

Начиналась весна. На болотах под Нарвой стало еще хуже, чем было зимой. Дороги совсем развезло, везде, заливая окопы и блиндажи, стояли озерца талой воды. Но именно в это время дивизию, в которой служил Виктор, перебросили на Карельский перешеек. Боями на этом перешейке началось жаркое наступательное лето сорок четвертого года…

На войне такой же острой потребностью, как пища, являются письма. Без писем из дома или из другого места солдат воевать не может. На Карельском перешейке при штурме железобетонных дотов погиб Сергей Рогазуб и все остальные партизаны, которых Виктор знал.

Сам он, раненный в шею и в руку, лежал в ленинградском госпитале и ждал писем от ребят, все еще проходивших подготовку в запасном полку. Знакомых рядом не было, он остался один… Васю Гайчука в первый же день наступления представили к награде медалью «За отвагу». Он все-таки вырвался со своим станковым пулеметом за боевые порядки роты, и его ранило в голову осколком снаряда.

Наконец начали наступление белорусские фронты. Хлопцы уже были на войне. От них стали приходить письма-треугольники, но невеселые. Двоюродный брат Адам погиб возле Днепра, когда обходили Оршу. Петя Герасимов дошел до Гродно. Возле Немана его тяжело ранило, и несколько дней он еще жил…

Василю Михальчуку распороло осколком мины живот, и после госпиталя его уволили из армии. Теперь он в местечке кончал десятилетку.

Уже в Восточной Пруссии Виктор получил письмо от своего одноклассника Саши Чернявки. Письмо шло всего три дня, Саша был где-то рядом. Виктор обрадовался, мечтал о том, чтобы встретиться. Но скоро не стало вестей и от Саши…

Война еще не кончилась, а хлопцев рождения двадцать пятого года, с которыми Виктор вместе ходил в школу и ушел на фронт, кроме Василя Михальчука, в живых уже никого не было…

1970

НОЧЬ В ЛИТОВСКОМ ГОРОДКЕ

Перевод Р. Ветошкиной

Когда в мире буря, когда над землей проносятся яростные ветры, мы мечтаем о тишине и покое, и, наоборот, когда надолго установится обыденная, надоевшая тишина, нам хочется бури…

Стрелковый полк выгрузили на небольшой станции, названия которой никто не знал. В темноте выделялось несколько приземистых строений, окруженных голыми черными деревьями. Последние два месяца полк провел на колесах да на ногах. После Карельского перешейка его перебросили в эстонские сосняки, растущие на сыпучих песках и дюнах, затем под белорусский город Волковыск. Оттуда маршем — до крепости Астраленка. Но под Астраленкой тем временем уже затихло.

Люди опытные утверждают, что дивизия оказалась в резерве Главного командования и поэтому после Карельского перешейка ей просто ищут горячее место. Видимо, планы командования тоже меняются, если дивизию гоняют, как футбольный мяч. Возможно, изменилась обстановка. Впрочем, никто ничего толком не знает. Может, даже сам комдив…

Станция, на которой выгрузились теперь, литовская, а впереди Восточная Пруссия. Дивизии, видимо, место нашли…

Сразу после выгрузки — марш. Взвод пешей разведки, как и всегда, в голове колонны. Шаркают сапоги по выщербленному булыжному шоссе, тихо позвякивают в вещевых мешках запасные автоматные диски. Виктор Бурачок, который за годы войны заслужил сержантские лычки, идет рядом с помкомвзвода Смирновым. За последние месяцы, проведенные в сплошных переездах, маршах, они сблизились.

Ночь. Длинная, осенняя. В лицо время от времени веет приятной прохладой. Вдоль шоссе бесконечная вереница деревьев. Под ними пожухлая, мягкая трава, на которую после объявления десятиминутного привала все упадут и мгновенно уснут. Виктор размеренно шагает, молчит и думает о том, что такие вот долгие марши вырабатывают у человека какое-то особое отношение к жизни. Никаких высоких порывов, а только тяга к самому обыкновенному. Поесть, поспать. Хорошо обмотать ногу портянкой, чтобы не тер сапог. Свернуть цигарку и закурить. Дом, мирная жизнь остались за недостижимым порогом. Они настолько удалились от реальности, что даже не вспоминаются.

Во время долгих переходов солдаты молчат. Никому не хочется говорить. Мелькнет огонек цигарки, раздастся отрывистая команда. И снова только размеренное шарканье ног…

Идут уже больше двух часов, а привала нет. Возможно, близко то место, где они наконец остановятся, и начальство специально не дает команды на отдых?