— Час ночи, — вполголоса говорит Смирнов. — Топать нам и топать…
У Смирнова есть часы, на которых светится циферблат. Трофейные, немецкие. Хорошо все-таки иметь часы. В любой миг можно посмотреть и знать, сколько времени. Правда, часы как будто не самого высокого качества. Вместо камней в них цилиндры. Но Виктор не знает, чем цилиндры хуже камней, так как внешне часы красивые. Блестящие, никелированные.
Коренастый широколицый Смирнов шагает спокойно. На войне он три года, перенес ленинградскую блокаду. Два раза был ранен. Последний раз — на Карельском перешейке. Бурачок лежал с ним в медсанбате, потом Смирнова вывезли в тыловой госпиталь, Виктор думал, что больше не встретится с ним, но через два месяца помкомвзвода пешей разведки счастливо возвратился в полк. Обошел многочисленные рогатки и препоны.
Впереди заблестели и мгновенно погасли какие-то огоньки. Бурачок, как и все остальные, подумал, что там деревня, а возможно, и конечный путь их марша. Тверже зашаркали сапоги, ботинки по камням шоссе. Но хорошее настроение так же быстро улетучилось, как и пришло. Прямо на шоссе стояла военная машина с накрытым брезентом кузовом, в моторе которой копался шофер.
Минуя машину, колонна прошла по краю дороги, некоторые спрыгнули даже в кювет. Темное, без звезд и месяца, висит небо. Ветер усилился, он налетает со стороны поля, принося терпкие запахи увядших трав, гнилой картофельной ботвы, мокрой осенней земли. Глаза уже приспособились к темноте, и можно кое-что различить. Впереди еле-еле белеет полоска неба. До слуха долетело далекое, чуть слышное кукареканье петуха. В другом месте залаяли собаки. По сторонам дороги видны какие-то селения. Но они разобщенные, мелкие, и деревнями их не назовешь. Промелькнет два-три темных строения, возле них такие же темные ряды деревьев, и дальше снова голое пустое поле. Видимо, хутора, думает Бурачок. Где-то он слышал, что в Литве нет деревень в обычном смысле, а только вот такие хаты и сеновалы, разбросанные на просторе полей. Хочется есть. НЗ выдали на двое суток, но два дня и ночь они ехали или подолгу стояли на станциях. В дороге было обычное котловое обеспечение — суп, каша, чай, но можно считать, что НЗ нет. У Виктора осталось три сухаря и небольшой кусочек шпика. У Смирнова запас почти нетронутый. Он не так падок на еду, как Виктор.
— По сухарику, — говорит Бурачок.
— Можно, — соглашается Смирнов.
Виктор с огромным наслаждением вгрызается молодыми зубами в чуть влажный, солоноватый с кислинкой сухарь. За год военной жизни он не изведал еды более вкусной, чем обычный ржаной, специально высушенный хлеб. На войне не так много радостей, и самая большая из них — поесть. Сухарь, в отличие от супа, каши, дает возможность растянуть эту радость как можно дольше, он имеет все вкусовые оттенки. Он пахнет дымом, рожью, льняным мешком, в котором его привезли. Имея сухарь и воду, можно прожить без всего остального, что входит в обычный солдатский рацион.
Возле хутора снова залаяли собаки и прокукарекал петух.
У Виктора слабость к сухарям. Если они еще остались в вещевом мешке, то он их потихоньку вытягивает и жует, сознательно заглушая все укоры совести. По этой причине ему ни разу не удавалось сберечь до нужного срока неприкосновенный запас.
— Три часа, — сообщает Смирнов. — Начальство что-то задумало…
Почти пять часов они идут без привала. Виктору знакомо это чувство — ноги постепенно становятся как бы не своими, мягкими, резиновыми. Болеть они будут потом, а теперь их надо, ни о чем не думая, просто переставлять. В этом вся задача. Идти и идти. Вынослив тот, кто умеет забыться, притерпеться и вышагивать длинные километры.
Когда Виктор учился в школе, он не очень увлекался физкультурой. На турнике подтягивался только шесть раз, да и то прибегая к маленькой хитрости — брался руками за железную трубу навыворот, от себя. Не отличался в бросании гранаты и в других упражнениях. Но длинные пехотные марши он, можно сказать, переносит легко. Легче других, кто на войне по два-три года. Во всяком случае, он ни разу не отстал, и не было случая, чтобы его везли на повозке.
Может, потому он неплохо ходит, думает Виктор, что с детства любил грибы. Набрать грибов в их лесу, не очень богатом грибницами, означало каждый день пробежать километров двадцать или даже больше. В лес он стал ходить лет с десяти. Вот тебе и закалка…
— Закурим, — говорит Смирнов. Махорки у Виктора нет — дня четыре не выдавали. Помкомвзвода, не укорачивая шага, открывает прямоугольничек бумаги, насыпает табак, сворачивает цигарку, и Виктору остается только послюнить ее и зажечь. Сам Смирнов цигарок не курит — делает козьи ножки. Козья ножка — особенный шик и отличает в основном тех, кто служит во взводе пешей разведки.
Первые затяжки сразу опьяняют. Кружится голова, деревенеют ноги, но только в первую минуту. Через мгновение мир меняется, и жить в нем становится намного веселее. Неизвестно, как бы солдат воевал и мерял непослушными ногами длинные версты, если бы не было махорки.
Колонна между тем давно нарушилась. Нет ритмичного шарканья ног, размеренного шага, который создает дисциплину. Идут кто как может. Виктор со Смирновым были в голове, в третьем ряду, а теперь незаметно отстали. Шагают рядом с незнакомыми людьми, сзади стучит ротная повозка…
— Пять часов, скоро рассвет, — сообщает Смирнов. — Неужели с ходу — на фронт?
Но фронтом как будто не пахнет. Если бы фронт, впереди гремело бы, светились бы отблески пожаров, дорога была бы запружена обозами и колоннами. Но вокруг тишина и почти безлюдное шоссе. Скорее всего, долгий переход. Так было под Астраленкой или подо Ржевом, когда шли на формирование. Начальство знает, что солдат ночью больше пройдет, чем днем…
Страшно хочется спать. Наступает то состояние полудремы, когда человек пребывает в действительности и одновременно отсутствует. Можно, оказывается, спать и на ходу. Ноги переставляются сами, тело напряжено, а глаза закрыты. Сколько он шел таким образом, Виктор не знает. Наконец словно из-под земли команда:
ebooksa