Тополя нашей юности

Ночь перед экзаменом я спал плохо. Лезли в голову уравнения — с одним и двумя неизвестными. Скорее всего на уравнения дадут задачу. Один поезд вышел со станции А, другой навстречу ему — со станции Б. Дадут пару чисел по поводу скорости, времени или расстояния между станциями, и, пожалуйста, реши, когда поезда встретятся. Задачи как головоломки, но учитель на консультации намекал, что будут, по всей вероятности, именно такие. Хотя он и сам не знает. Принесут из районо конверт с сургучной печатью и перед классом вскроют… Учитель, конечно, решит задачу…

Болела голова, есть не хотелось. Мать все же заставила меня выпить стакан чая и проглотить намазанный маслом кусок хлеба. На спинке стула висела отутюженная белая сорочка. В таких всегда ходил сдавать экзамены старший брат Вадим. Щелкал их, как орехи, неизменно получая одни пятерки. У меня пятерок не было. Правда, перед самой войной одна появилась, но о ней даже неприятно вспоминать. В свидетельстве за четвертый класс, которое я хотел скрыть от матери, так как меня оставили на второй год, по всем девяти предметам стояло «плохо». «Хорошо» было по физкультуре и «отлично» — по пению. Не знаю, почему учительница, которая ни в грош меня не ставила, вдруг так высоко оценила мой голос. Может, потому, что я громче всех кричал на переменках, а может, просто хотела подбодрить…

И теперь у меня отметки неважные. В основном спасительные тройки. «Хорошо» только по географии и истории. Но мне иногда кажется, что учитель преувеличил мои знания по этим предметам от страха: вечером мы ходили домой по одной улице, а я в два раза выше его ростом…

— Хоть бы на тройку, — сказала мать, когда я стал рассовывать по карманам приготовленные младшими братом и сестрой шпаргалки по алгебре.

Они решили для меня, наверное, весь задачник. Брату шестнадцать лет, но он кончает девятый класс. Валя, сестра, с виду воробей-недоросток, ходит, как и я, в седьмой. Учится, конечно, не так, как Вадим, но вообще прилично.

Со стены комнаты на меня смотрит Вадим. Глаза слегка прищурены и словно насмехаются. Мать сделала портрет Вадима с обычной фотокарточки только этой весной, хотя с того дня, как пришло первое о нем извещение, прошло много лет. Когда наш городок освободили от немцев, мы долго, целых полгода, ждали от Вадима писем. Потом стали писать сами. Наконец пришла бумажка с напечатанным на машинке текстом, где извещалось, что Вадим пропал без вести.

Я все это время почти не учился. Был старшим в семье и после окончания войны работал осмотрщиком вагонов на большой станции, за сорок километров от городка. Только прошлым летом вернулся домой. Семье не помогал, потому что сам еле сводил концы с концами.

— Ты не спеши, а думай, думай, — снова сказала мать.

Я хотел огрызнуться, но промолчал. Мать зла не желает. Давно знает, что мне хочется поступить в школу помощников паровозных машинистов. Мои товарищи, с которыми я вместе ходил с длинным молотком, обстукивая вагонные колеса и бандажи вагонов, уже на паровозах. Но у них за плечами образование, семилетка.

Все время, как укор моей совести, передо мной пример старшего брата Вадима. В шестнадцать лет он окончил десятилетку с аттестатом отличника. По молодости его не хотели брать в институт, но он своего добился. Вскоре ввели плату за обучение, стипендию выдавали только тем, кто учился отменно. Многие, уехавшие в институт вместе с Вадимом, вернулись домой. А он не вернулся, так как имел блестящие успехи. Из дома не брал ни копейки и даже привозил кое-какие подарки матери.

Часто я даже злился на Вадима. Пусть у него профессорская голова, но ведь не всем же быть такими! Нужно кому-нибудь и осмотрщиком вагонов вкалывать! На одних белоручках свет не стоит… Но чем дальше, тем больше я стал понимать, что моя злость неуместна.

Перейдя работать на свою станцию, я поступил в шестой класс. Пятый пропустил — стыдно в двадцать лет ходить в пятый. Читал каждую свободную минуту, отказывался от отдыха, за два года ни разу не был в кино. Но в голове все равно страшная путаница.

— Сдашь, — сказала мать, когда я выходил из дому. — Только не волнуйся. Вадим всегда шел на экзамен спокойно. Он много занимался. Но ведь и ты столько сидел… Я даже удивляюсь…

Не знаю почему, но по дороге в школу я думал про Вадима. А вообще я редко о нем вспоминал, сразу поверив, что он погиб. Мать, наоборот, не верила. Она посылала запросы в разные военные инстанции, желая узнать хоть что-нибудь про старшего сына. Сколько походила она, расспрашивая возвратившихся из армии, из плена, репатриированных из чужих стран. И все напрасно: никто о Вадиме ничего не знал.

Только съездив в тот город, в институт, где Вадим учился, мать привезла кое-какие сведения. Вадим был зачислен в студенческий батальон и погиб скорее всего в начале войны, в тяжелом сорок первом году…

Я пришел в класс и сел за парту. Посмотрел на своих товарищей. Таких, как я, недорослей, двое-трое, остальные — зеленая мелочь, которую прогнали из дневной школы за лень, курение и прочие нехорошие вещи. Почему-то я перестал волноваться…

Задача оказалась такой же, как пророчили на консультации: про два поезда. Только они вышли не навстречу один другому, а вслед. У второго скорость большая, он должен догнать первый.

Для наглядности я нарисовал даже схему движения этих выдуманных поездов. Составил уравнение. Подошел учитель, посмотрел на мои упражнения и, улыбнувшись, отошел. Возле других он стоял дольше, хмурился, даже молча тыкал пальцем в бумагу.

Одним словом, сначала я почувствовал, что решу задачу, а потом решил. Первым в классе. Положил листки на стол. Ассистент, молодая женщина, бегло просмотрела мое решение задачи и, наверное, нарушая все инструкции, вслух сказала: «Все в порядке». Класс — все двадцать вечерников оторвались от листков и смотрели на меня. Впервые в жизни испытал я сладость чувства, которое, видимо, было хорошо знакомо моему брату Вадиму, — радость оттого, что победил…

Домой я сразу не пошел. Бродил по улицам, зашел на кладбище. Там могила отца. Он умер рано, когда мне было только лет восемь. Но думал я не об отце, а снова о Вадиме. Я все-таки был виноват перед ним. Когда началась война, он приехал к нам. Привез два больших чемодана книг и новый шевиотовый костюм. Оставил на хранение.