Тополя нашей юности

Иной раз мне казалось, что Рашель очень хорошо знает своего брата и потому старается держать его в руках. Недаром же она учительница. По вскоре пришлось отказаться от этой мысли. Рашель не интересовалась никем, кроме самой себя: она, правда, любила всех поучать и осуждать, но делала это просто так, по привычке.

Вообще Пекина сестра задала мне загадку, которую я долго не мог разгадать. Должно быть, из-за нее я стал внимательней присматриваться к учителям, которые нас учили, находя иной раз в поведении нечто такое, что не совсем соответствовало моему представлению об их абсолютной идеальности. И тогда, в пятом классе, некоторые учителя перестали быть для меня божествами. Я стал замечать, что у каждого из них свой характер, свои привычки и даже свои собственные особые требования к ученикам. Даже сердились учителя за нарушение дисциплины по-разному.

Пожалуй, наибольшим уважением из всех наших педагогов пользовался преподаватель русского языка Григорий Константинович. О его строгости и требовательности ходили легенды. Помню первый урок. Высокий черноволосый Григорий Константинович вошел в класс спокойным, размеренным шагом. Он не сразу поздоровался с нами, а сначала долгим, внимательным взглядом обвел класс, словно оценивая, чего стоит каждый из нас. Весь урок учитель знакомился с нами. Он расспрашивал, что мы читали, какие книги нам нравятся, где работают наши родители. Только на третий день занятий состоялся тот знаменитый диктант, который почти весь класс написал плохо. Объяснял Григорий Константинович все очень просто и доходчиво. Его нельзя было не понимать. Отметки ставил справедливо. Он мог поставить «удовлетворительно» и за восемь ошибок, если видел, что ученик растет. И, наоборот, резко снижал отметку тому, кто в новом диктанте делал ту же самую ошибку, что и прежде. Я не помню, чтобы Григорий Константинович когда-либо кричал. Он, казалось, совсем спокойно вызывал виноватого и начинал его урезонивать. Он не ругался, не оскорблял ученика, но когда начинал говорить, то слышно было, как бьется муха об оконное стекло.

Мы уважали своего учителя русского языка. Его похвала считалась самой высокой в школе. Григорий Константинович был всегда ровный, сдержанный, аккуратный. Он не менял своих взглядов и поступал всегда так, как говорил. Казалось, этот человек излучает из своих глаз какую-то разумную силу, против которой никто не мог устоять.

Григорий Константинович был нашим классным руководителем и, конечно, очень скоро узнал о проделках Пеки.

— Силы у тебя много, что ли? — спрашивал он моего друга. — Не знаешь, куда ее девать? А может, ты зазнаваться стал, Петро Матюшенко? Учишься хорошо и поэтому считаешь, что тебе все дозволено?

Пека не оправдывался. Он стоял за своей партой красный и растерянный. Мне казалось, что ему очень стыдно.

3

В нашем классе училась смешливая и веселая девочка Лина. Училась она неровно. Случалось, что в один и тот же день в ее дневник попадала отличная и плохая отметка. Все зависело от ее настроения. Иной раз, даже хорошо зная урок, Лина не шла отвечать, а потом с видом страдалицы сидела за партой даже на переменках.

Но чаще мы видели Лину огненно веселой. Она носилась по классу как одержимая. Гонялась за мальчиками, играла с ними в «чет и лишку», «стукалку» и даже, преобразив при помощи булавок свою юбчонку в нечто похожее на штаны, вертелась на турнике. Лина знала почти все мальчишеские тайны, дружила больше с мальчиками и о своем женском поле отзывалась весьма пренебрежительно.

После уроков я и Пека часто шли домой вместе с Линой — нам было по дороге. Девочка жила в гостинице, ее отец работал там заведующим. Дорогой Лина болтала без умолку. Она приехала с Кавказа и охотно рассказывала о смелых и отважных чеченцах, о том, как они похищают себе в жены девушек и как танцуют с кинжалами в зубах. За эти рассказы девочке дали прозвище «чеченка».

На нашем школьном вечере Лина танцевала кавказский танец, держа в зубах обыкновенный столовый нож, — кинжала в школе не нашлось.

От меня и Пеки у девочки не было тайн. Она жаловалась, что ужасно не любит арифметики и от каждой задачи у нее болит голова. После этого мы с Пекой наперегонки давали Лине списывать решения задач. Я скоро заметил, что она охотнее берет тетрадки у Пеки. А Пека, несмотря на то, что арифметику мы всегда готовили вместе, держал себя так, будто решал он только один. Это меня обижало, и были минуты, когда Пека казался мне ненавистным.

Дорогой Лина больше всего разговаривала с Пекой, звонко смеялась каждой его шутке, а я чувствовал себя как в известной игре — «третьим лишним». Лине, видимо, нравилось, что Пека громче всех кричал на переменках, бегал по партам, боролся с каждым, кого ни встретит.

С Пекой у меня отношения портились. Я знал, как он боится своей Рашели, как ходит перед ней на задних лапках, и потому совсем не считал его смелым. «Ворона, — мстительно думал я о Лине. — Что она такого нашла в этом конопатом Пеке?»

Однажды, когда кончалась уже вторая четверть, я подложил Пеке и Лине хорошую свинью. Вот как это случилось. Три раза в неделю Рашель пускала своего брата покататься на коньках. Отпускала она его всего на час, и потому я не любил ходить на речку вместе с ним. Только войдешь во вкус, летишь на деревяшках по звонкому льду, забывая обо всем на свете, а Пека вдруг зовет домой. Его час кончился.

В тот же вечер на нашу замерзшую речушку пришла Лина. Может, они сговорились с Пекой, может, девочка узнала сама, какой чудесной бывает речушка зимним вечером, когда над землей висят синие сумерки, а лед звенит и потрескивает.

Лина умела кататься на коньках, это я увидел сразу. Пека мчался первым, за ним Лина, а третьим я. Мне показалось, что Пека и Лина хотят нарочно оторваться от меня, и я свернул в сторону, чтобы им не мешать. У них обоих были блестящие «снегурочки», а у меня самодельные деревяшки. Мне от этого стало как-то горько и обидно, и, сняв свои самодельные коньки, я тихо побрел домой.

Дома сел за арифметику. Нам дали решить два очень трудных примера на деление дробей. Эти дроби были какие-то четырехэтажные, и прошел, может, целый час, пока я решил первый пример. Пеки все не было. Я представлял, как, взявшись за руки, он и Лина носятся по льду, и меня все больше и больше охватывала злость. «Он хочет, чтобы я решил и его пример, — с ненавистью думал я о Пеке. — Я решу, но завтра посмотрим».

Пека пришел часа через три, раскрасневшийся, возбужденный.

— Решил задачи? — спросил он шепотом. Я кивнул головой. — Завтра пойдем в школу раньше, я у тебя перепишу.