— Как звали няню Пушкина?
— Арина Родионовна, — хором отвечал класс.
— На каком коне сидел Кутузов во время Бородинского сражения?
— На белом.
От таких вопросов поумнеть было трудно. Можно было забыть даже то, что знаешь. Агриппина Ивановна к каждому маленькому стихотворению придумывала тьму таких вопросов. Получалось, что мы не ученики пятого класса, а воспитанники детского сада, которым нужно все разжевать и готовое положить в рот. Учительница не разрешала нам самостоятельно сделать и шага. У нее были заготовлены вопросы к каждой строчке стихотворения, к каждому самому маленькому кусочку текста. Уроки литературного чтения мало чем отличались теперь от скучных уроков арифметики.
Еще больше не нравилась нам Агриппина Ивановна как классный руководитель. Она не интересовалась нашими наклонностями, характерами, переживаниями. Она, кажется, знала и твердила нам только одно: каждый ученик должен вести себя примерно, а учиться хорошо. Но от этого мы почему-то не становились лучше.
Класс очень быстро дал оценку Агриппине Ивановне.
«Далеко ей до Григория Константиновича, — было единодушное мнение. — Какая-то она кислая!»
— Палка, — сказала однажды о ней Лина.
Мы с Пекой молчали.
Пека ходил печальный, учился он значительно хуже, чем в начале года. Многие в нашем классе уже заметили, что он не любит и боится своей сестры. Об этом каким-то образом догадались и учителя. Я заметил: географ, ботаник и особенно учительница немецкого языка лучше стали относиться к Пеке. Они старались ободрить его и при всяком удобном случае сказать о нем доброе слово.
Наступила весна. Она в том году выдалась теплая, ранняя. В апреле уже ярко светило солнце, девочки каждый день приносили в класс букетики курослепа.
Пека с приходом весны почувствовал себя свободней. Почти по всем предметам шло повторение, и он, надеясь на свою память, не брался за книги. Агриппина Ивановна ослабила свой контроль над ним. Может, она готовилась к урокам, проверяла наши тетради, а может, была какая-либо иная причина. И Пека почти не бывал дома, он бродил по местечку, часами простаивал на станции, провожая завистливым взглядом поезда. Они мчались не останавливаясь.
Толстый Семен Борисович по-прежнему неделями пропадал в районе. В его отсутствие к Агриппине Ивановне стал часто заходить Милантий Козельчик, наш физкультурник. Милантия Иосифовича мы не считали за учителя, да он и не был им. Козельчик работал массовиком в клубе, и его пригласили проводить в школе спевки и физкультуру, потому что преподавателя по этим предметам найти не могли. Отпущенное на физкультуру время мы прогуливали — Милантий Иосифович гимнастическими упражнениями не очень интересовался. Он больше нажимал на разные игры. Ребята в играх участвовать не хотели, и преподаватель занимался с одними девочками. Он заводил хоровод и, пританцовывая своими длинными ногами посреди круга, подпевал: «А лягушки скачут так, так лягушки скачут…» Девочки кружились и смеялись от удовольствия, а мальчики, стоя поодаль, посмеивались над девочками и физкультурником. За длинные ноги Милантия Козельчика прозвали «аистом», и это прозвище прижилось.
Аист стал частым гостем в нашем доме. Иной раз из комнаты Агриппины Ивановны доносилось треньканье гитары и пение. Два или три раза наша квартирантка посылала Пеку за водкой. Мне было неприятно, что Милантий Козельчик ходит в наш дом. Но я старался об этом не думать. Я думал о Лине. Мы по-прежнему никогда не ходили вместе из школы и не разговаривали наедине. На нашей улице она никогда не появлялась. Я был рад этому. В ее присутствии я, вероятно, не отважился бы плести, что придет в голову, дурачиться и чувствовать себя вольным казаком. Меня пугала даже мысль, что девочка может подумать обо мне нехорошо.
Проходя однажды мимо гостиницы, я увидел в окне ее квартиры свет. Окно закрывала занавеска, и рассмотреть с улицы, что делается в комнате, нельзя было. Мне так сильно захотелось посмотреть на Лину, что я не мог преодолеть соблазна. Я перескочил низенький заборчик, отделявший гостиницу от улицы, и, став на цыпочки, прильнул к окну. Лина стояла в синем простеньком платье возле стола и что-то утюжила. Волна еще неизвестной мне прежде нежности залила все мое существо, и я отскочил от окна.
В тот вечер мне было и грустно и радостно. В душе жило чувство, что я расстаюсь с чем-то обычным, спокойным и вступаю в полосу жизни, которая неизвестно что обещает. И впервые я пожалел в тот вечер, что мне всего только тринадцать лет.
Дома мы с Пекой готовили уроки, и я еле дождался, когда он уйдет спать. В тот вечер я написал стихотворение. Оно посвящалось Лине и вылилось из моей души как-то само собой:
Мне захотелось зарифмовать слово «Лина», которое звучало так приятно и звонко. Нашлось множество чудесных рифм — дивчина, малина, долина, калина. Но написать на бумаге имя девушки я не решился и сверху написал только одну букву «Л».
Я, конечно, не собирался отдавать или даже показывать это стихотворение Лине. Мне просто было радостно от мысли, что я могу тайно от всех разговаривать с ней.
ebooksa